Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

Город Каяни стал отправной базой для многих фольклорных экс­педиций Лённрота. Отсюда было сравнительно близко до Беломор­ской Карелии, до деревень пограничной волости Вуоккиниеми, из­вестной своими рунопевцами.

Но у современного читателя, если он не очень искушен в сложно­стях исторического развития культуры, может возникнуть вопрос: для чего нужны были древние руны и мифы, которые забывались уже в самой народной среде? Ради чего понадобилось спасать от полного забвения их последние остатки, сохранявшиеся лишь в самых глухих лесных деревнях, в памяти преимущественно престарелых людей?

Ведь сегодня все равно никто больше не поет этих древних рун, — например, о мудром старце-заклинателе Вяйнямейнене, отправив­шемся зачем-то в мифическую страну Туонелу, царство усопших; или о волшебном кузнеце Илмаринене, выковавшем в мифические времена звездный небосвод и чудо-мельницу Сампо. В наше нынеш­нее время рок-музыки и видеотехники разве что эстрадного испол­нителя уговорят в дни юбилея «Калевалы» сымитировать нечто похо­жее на древность — разнообразия ради.

Вопрос: для чего? — неизбежно должен был присутствовать, при­чем с достаточной ясностью, уже в сознании Лённрота, когда он от­правлялся в свои далекие и нелегкие странствия за рунами. Ведь для этого требовалась не только молодая увлеченность и энергия сами по себе, но и некая национально-культурная цель, ради которой стоило потрудиться. Как мы видели, Лённрот-врач и без того был обременен заботами сверх всякой меры — зачем же было взваливать на себя еще дополнительные труды?

Более того, Лённрот должен был ради своего увлечения собира­тельской работой в чем-то ограничивать личную жизнь. Он сравни­тельно поздно, в сорок семь лет, обзавелся семьей. Это случилось не­задолго до переезда его из Каяни в Хельсинки, когда он успел уже за­вершить свои многотрудные экспедиционные поездки, длившиеся иногда по году с лишним и занявшие в целом почти двадцать лет жиз­ни. К тому времени были уже изданы его главные книги, составив­шие фундамент национальной культуры, в результате чего в ее разви­тии наступил коренной поворот. Не учитывая всего этого, невозмож­но представить себе, чтобы такой разумно мыслящий и рациональный человек, как Лённрот, решился на подобное самоограничение без глубоко выношенного чувства гражданского долга, просто ради поверхностного и мимолетного «хобби», как теперь говорят.

В течение 1828—1845 гг. Лённрот одиннадцать раз отправлялся в путь за рунами и прошел в своих странствиях около двадцати тысяч километров — пешком, на лыжах, на лодке и на спешно сооружен­ном из бревен плоту для переправы через лесные озера и протоки, на крестьянских дровнях и верхом на лошади, наконец, на оленях по за­снеженной лапландской тундре. Расстояния были огромные и в пути случалось всякое. Доводилось ночевать зимой под открытым небом. В морозы и в курных крестьянских избах было так холодно, что мерз­ли пальцы при записывании рун; когда топился очаг, по избе низко стелился дым и разъедал глаза (как врач, Лённрот отмечал частые глазные заболевания у крестьян). С наступлением сумерек зажигали лучину, и это тоже не улучшало зрения. Места были глухие, в лесах и деревнях встречались беглые люди, не обходилось без случаев разбоя на дорогах и тропах. После того как Лённрот однажды подвергся в пути преследованию грабителей, он стал более осторожным, но и ос­торожность порой осложняет жизнь.