Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

Во всей этой пестрой картине русской литературно-журнальной жизни, хотя бы в самых общих ее чертах, Грот и Плетнев стреми­лись ориентировать финского читателя, дать представление о том, кто есть кто. Плетнев посылал через Грота экземпляры «Современ­ника» для раздачи финнам, читавшим по-русски, в том числе Лён­нроту. Грот и сам печатал в финляндских газетах статьи о русской литературе и учил этому своих студентов. В финляндских (шведо­язычных) газетах была, в частности, полемика о Ф. Булгарине с це­лью обнажить поверхностно-занимательный, пошлый и даже реп­тильный дух его писаний. Ведь Булгарин в России был в свое время чрезвычайно популярен, и Грот опасался, что это же повторится в Финляндии. Грот следующим образом передает наблюдения Кастрена во время его путешествия по Сибири: «Кастрен рассказывал, что везде, где б он ни был, даже у самоедов, в Обдорске и Березове, самый известный писатель — Булгарин. «Северная пчела» всюду. Сочинения его совершенно изодраны от чтения, поля испещрены отметками против мест, которые особенно нравятся, эти места зна­ют наизусть. Наблюдения эти Кастрен сделал особенно над свя­щенниками, которые в Булгарине хвалят особливо легкость и то, что он «пишет что ни попало».

Грот, еще больше Плетнев были убеждены в том, что их «Совре­менник» продолжает пушкинскую традицию в русской литературе, которую они сами характеризовали как «несуетную», неторгаше­скую, нацеленную не на толпу, а на высокую поэзию. И этого же они ожидали от финнов. Обращаясь к Рунебергу, Грот писал в своей за­стольной стихотворной здравице:

О, Рунеберг, беспечный друг природы!
Тебя нам сладко видеть пред собой:
Ты русских муз прекраснейшие годы
Напоминаешь нам и ликом и душой.
В твоих чертах есть что-то нам родное,
В твоей груди любовь и теплота;
С участьем ты объемлешь все земное,
Но в мысль твою не входит суета.

Статья Плетнева в «Альманахе» была озаглавлена «Финляндия в русской поэзии», в ней говорилось именно о поэтах пушкинской по­ры — о Е. А. Баратынском (служившем несколько лет в Финляндии), Д. В. Давыдове (участвовавшем в русско-шведской войне 1808— 1809 гг.), немного о скандинавско-прибалтийской тематике в творче­стве В. А. Жуковского и H. М. Языкова, и, разумеется, о самом Пуш­кине, особенно о поэме «Руслан и Людмила» с ее романтическим «финским сюжетом». В статье обильно цитировались стихи названных поэтов, в конце автор считал себя попросту «переписчиком» (вспом­ним студенческую характеристику Лённрота!) и выражал надежду, что русская поэзия и ее «финская тема» скоро будут доступны и в Финлян­дии «суду всего образованного класса читателей». А в зачине статьи (она была написана в форме дружеского послания поэту Ф. Сигнеусу) Плетнев, отдавая должное идее взаимности, подчеркивал: «Мы с сво­ей стороны внимательно следуем за вашим Лённротом, который вос­крешает поэмы и песни финского народа. Мы знакомы уже и с вашею «Калевалой», и с «Кантелетаром» вашим». Без народных корней поэ­зия, по словам Плетнева, «бледна и ошибочна».

Однако народность, особенно в ее патриархальном виде, тоже можно было идеализировать. И воспеваемая Рунебергом «гордая бедность» финнов могла порой восприниматься очень уж благостно, вне конкретных социальных координат, без учета реального положе­ния народа.

В «Альманахе» была напечатана также статья В. А. Соллогуба «О литературной совестливости» (в форме дружеского обращения к Рунебергу). В статье достаточно резко противопоставлены идеализи­рованная финская патриархальность и европейская «испорчен­ность». Автор писал о своем восприятии финской жизни: «Вообще все впечатления, оставленные во мне собственно Финляндиею и ее жителями, всегда будут для меня незабвенно приятными, и, сказать ли вам, я расстался с вами, с товарищами вашими и всем вашим кра­ем с чувством истинного уважения и преданности. Во-первых, пора­зила меня откровенность и немного суровое прямодушие ваших единоземцев <...> Еще меня поразила ваша гордая бедность, ваше пре­зрение к утонченностям нашей столичной роскоши. Вы малым до­вольны, потому что вы не испорчены жизнью. У вас роскошь душев­ная. Две, три комнаты составляют ваши палаты. В чистенькой перед­ней не сидят балованные лакеи и вы сами отпираете дверь, когда до­брый приятель приходит разделить вашу мирную беседу. Не зная светской порчи, не знаете и письменной испорченности, — этой яз­вы, которая задушает зерно прекрасного еще прежде его развития. Не по расчету вы пишете, а по внутреннему влечению, и чувствуете глу­боко и мыслите светло. Многие из ваших поэтов принадлежат к ду­ховному званию. Одно это свидетельствует, что поэзия у вас чистое, безмятежное отдохновение, святыня, которая свыше нисходит к вам после благочестивых трудов ваших и озаряет путь вашей жизни не земным светильником, а божественным лучом».