Эликсир для избранных

Я видел сны. Необыкновенно яркие и реалистичные. Они сменялись, перетекали один в другой без всякой связи. Мама сидела за письменным столом и проверяла мои тетради. А я пытался вспомнить, сделал я домашнее задание или нет… Потом я плыл по какой-то реке. Плыл, плыл, разводя руками темную непрозрачную воду. У реки были высокие, отвесные берега, а над головой висело темно-серое предгрозовое небо… Но река исчезала, и я стоял на улице возле входа в небольшой грузинский ресторан. Вдруг появлялась Алина под руку с мужчиной. Почему-то она щеголяла в крошечном бикини, не прикрывавшем почти ничего. Они с мужчиной ссорились. «Нет, это – не то место, был другой ресторан, – капризничала Алина. – Сюда я не хочу…» – «Мне тут все нравится», – отвечал ее спутник. «Простите, я, кажется, знаю, о каком ресторане говорит ваша дама, – вмешивался я в разговор. – Я могу проводить вас туда». Мужчина недовольно пожимал плечами: «Я никуда не пойду…» И Алина брала меня за руку. И сон вдруг наполнялся желанием и негой. И там во сне все знали, что мы сейчас уйдем с Алиной, чтобы заняться любовью… В кухне на Новинском Борис Ростиславович Кончак готовил котлеты. Он что-то перемалывал в электрической мясорубке и сбрасывал красный фарш в прозрачную стеклянную миску. «А что случилось с начальником Лечсанупра Ходоровским?» – спрашивал я его. «Он был исполнен без приговора 7 мая 1938 года на полигоне в Бутово, – без запинки отвечал Кончак, не отрываясь от своих занятий. – Передавайте мои наилучшие пожелания вашей матушке Ольге Александровне! Я вам напишу…» …А потом я увидел Толубеева. Мы снова были студентами и шли сдавать зачет, но никак не могли найти нужную аудиторию. Мы шли и шли по бесконечным коридорам фантастического здания, которое было одновременно и университетом, и редакцией, и я страшно нервничал, а Толубеев только похохатывал и балагурил. А потом мы подошли к двери какой-то комнаты, и Толубеев сказал: «Подожди меня тут». И скрылся за дверью. И все вдруг переменилось. Там во сне я вспомнил, что уже давно закончил учебу, что нет никакого зачета, а если даже и есть, то ко мне это не имеет уже никакого отношения. И мне не надо никуда идти, не надо торопиться и нервничать. И не надо ждать Толубеева, тем более что его тоже нет… И от этих мыслей-чувств там во сне я испытал огромное облегчение и одновременно огромную тоску…

И уже перед самым пробуждением мне приснился прадед. Я стоял на какой-то открытой местности. Передо мной расстилалась слегка всхолмленная зеленая равнина, на которой кое-где были расставлены небольшие рощи и кусты. И только где-то далеко-далеко темнел большой и основательный лес. Было раннее утро, и небо имело жемчужно-серый оттенок. Пейзаж вокруг выглядел вполне среднерусским, но там во сне я знал, что это – Уссурийский край. И вдруг на пригорок передо мной выехала группа всадников. Когда всадники приблизились, лошади показались мне огромными, как будто сам я был маленьким мальчиком. Животные нетерпеливо перебирали ногами, всхрапывали и звякали уздечками. Ветер тихонько шевелил их черные гривы. Всадники – здоровенные бородатые мужики в бекешах и больших мохнатых шапках – молча смотрели на меня. Они держались в седлах очень прямо, и их мощные торсы были перехвачены крест-накрест ремнями-портупеями, а из-за спин торчали винтовки. «Батюшки, да это же казаки!» – подумал я. И только один всадник внешним видом отличался от своих спутников. Это был офицер в фуражке с круглой кокардой. У него не было ни портупеи, ни шашки, никакого другого оружия. И сидел он в седле иначе – свободно, слегка откинувшись назад и держа поводья одной рукой. У него было молодое, немного смуглое лицо с чуть раскосыми татарскими глазами. Бороды молодой офицер не носил, зато усы у него были просто на загляденье – нафабренные, они торчали в стороны двумя полумесяцами. Лицо молодого человека показалось мне знакомым. Мужчина в фуражке смотрел на меня спокойно и приязненно. «Да это же прадедушка Павел! Молодой! – вдруг осенило меня. – А ведь он не знает, кто я ему…» И отчего-то захотелось плакать. Ничего не происходило. Всадники стояли молча, а 25-летний Павел Заблудовский смотрел на меня и слегка улыбался…

Москва, наши дни

Когда я очнулся, за окном было утро, но утро какого дня, я не знал. Сколько времени я оставался без сознания? И вообще, где я находился? Я открыл глаза и увидел незнакомую комнату. Она была совершенно пустой и от этого казалась просторной. Стены были обклеены какими-то сиротскими обоями в мелкий цветочек. «Господи, кому могло прийти в голову наклеить такие обои?» – подумал я и, видимо, снова забылся.