Елисейские Поля

Бородатый человек удивленно и недоуменно смотрел на нее и вдруг, что-то сообразив, весь затрясся:

— Как? Меня гнать? Меня, Сковородкина? Да знаешь ли ты… — Он задыхался, захлебываясь. — Деньги… Да ты бы просто сказала, что истратила. Что мне деньги? Топчу деньги! Я, болван, тебя видеть хотел! А ты — деньги… Вот они, деньги. — Он выхватил пачку стофранковых билетов и бросил их на пол. — Последние! Бери, бери. Мне не жаль, все, все…

Он высыпал из кармана мелочь. Франки покатились по полу.

— Все! — И, сорвав с пальца кольцо, бросил ей под ноги. — Все бери!

— Ай-ай-ай, — завизжала она, втягивая голову в плечи, словно ожидая удара. — Нельзя, нельзя! — И, присев на пол, стала собирать деньги. Металлические франки закатились далеко, она ползала за ними на четвереньках. — Ой, ой, нехорошо!

Он, как-то сразу успокоившись, насмешливо смотрел на нее сверху вниз.

Она обшарила все углы и, встав с колен, протянула ему деньги:

— Пересчитай. Кажется, все. Мне чужих не надо. Я онэт[47].

Он сунул деньги в карман шубы.

— Ну и черт с тобой! Прощай! — И пошел к дверям.

— А кольцо? — не выдержал Михайлов. — Ведь вы бросили кольцо.

— А тебе что? — грозно уставился на него бородатый человек. — Твое, что ли?

— Кольцо! — всполошилась мадам Жозефин. Лицо ее покраснело — красными пятнами. — Кольцо! Мари, Жан, Ивон! — позвала она, и в комнату вбежали три девочки.

— Ищите кольцо, monsieur потерял, — объяснила она по-французски.

Девочки засуетились. Мадам Жозефин снова поползла по полу. Бородатый человек еще с минуту смотрел на нее, потом с омерзением выругался и вышел, хлопнув дверью.

Мадам Жозефин встала.

— Вы видали, — обратилась она к Михайлову. — Я не виновата. Вы темуэн[48].

Она вышла, почти столкнувшись с высоким рассыльным, несшим картонку.

— Серж, — сказала она сердитым голосом. — Там тебя ждет какая-то. Ты знаешь, я не ревную. Но чтобы в последний раз. Я не хочу грязи в своем доме.

— Ко мне? — удивился он и, поставив картонку на пол, снял шапку с золотым галуном и поправил волосы.

Татьяна Александровна встала со стула. По лицу ее прошла судорога.

— Сережа…

Он внимательно смотрел на нее, не узнавая, потом вдруг как-то неестественно высоко поднял руки, для чего-то еще раз пригладил волосы и, подойдя к ней, опустился на колени.

— Сережа, Сережа, что ты делаешь? — испугалась она. — Встань, встань.

Но он целовал ее новые лакированные туфли, прижимаясь к ним лицом.

— Нет, нет, — бессвязно бормотал он. — Позволь мне, позволь. Я только об этом думал, все эти годы, чтобы ноги твои поцеловать, выпросить прощение. Только для этого жил.

Она подняла его:

— Сережа, я все простила. Давно…

— Простила?

— Да, да. Только уйдем отсюда скорее.

Они вышли. Татьяна Александровна даже не обернулась на Михайлова.

Михайлов нерешительно встал, двинулся к выходу, потом, круто повернувшись, распахнул портьеру в приемную. Мадам Жозефин стояла у окна и, прищурившись, разглядывала бриллиант в кольце. Увидев Михайлова, она спрятала кольцо за спину.

— Что? Что вам надо? — испугалась она.

— А, воровка, — крикнул Михайлов. — Подожди, сядешь в тюрьму! — И, пригрозив ей кулаком, выбежал на лестницу.

Татьяна Александровна и Сергей шли, все еще держась за руки, как дети. Михайлов обогнал их, взглянул ей в лицо и встретил ее счастливый, ничего не видящий взгляд. Он снова пропустил их вперед.

С Этуаль они свернули на Клебер, потом на какую-то узкую улицу. Михайлов видел, как они вошли в подъезд небольшого белого отеля. В одном из окон во втором этаже зажегся свет. «В ее комнате», — подумал Михайлов. Он стал ждать, но время шло, а окно все так же желтело. Вдруг оно отворилось. Татьяна Александровна высунулась из него и медленно закрыла ставни. Ждать больше было нечего. Михайлов вздохнул и зашагал домой.

На следующий день было воскресенье.

Уже с раннего утра Михайлов стоял перед белым отелем и смотрел на закрытое ставнями окно Татьяны Александровны.

В одиннадцать чья-то голая рука толкнула окно и открыла ставни. Окно так и осталось открытым.

Очень скоро, не дальше чем через полчаса, из подъезда вышли Татьяна Александровна и Сергей. На ней была новая розовая шляпа. Глаза ее подпухли от слез.

— Ну конечно, конечно, — говорил он раздраженно. — Я так и знал. Ты опять жертва, опять. И ты очень рада этому. Я подлец перед тобой. Еще больший, чем раньше. А ты все же простишь меня. Простишь, чтобы гордиться своей добротой и меня мучить.

— Но зачем тебе уходить, Сережа?

— Зачем? Надо. Не мучь меня, пожалуйста. Ведь я вернусь. Сегодня вечером. Самое позднее — завтра. Что же ты молчишь? Пойми, мне надо идти. Ну, до свиданья.

Он нагнулся, поцеловал ее в щеку и, побежав за автомобилем, на ходу вспрыгнул в него.

Она протянула руку, точно желая удержать его.

— Сережа, — слабо вскрикнула она.

Совсем таким же голосом когда-то в лазарете на койке рядом с Михайловым просил пить умирающий. Михайлов тронул ее за локоть:

— Татьяна Александровна!

Она быстро обернулась:

— Вы? Опять вы?.. Что вам от меня надо?

Михайлов растерялся:

— Я хотел… Не сердитесь… Простите…