Елисейские Поля

Когда Троншар ушел, Розина долго плакала, положив голову на подушку, потом встала с кровати, подошла к столу и доела остатки копченой колбасы.

На следующий день опять захотелось есть, и она опять села у окна. Она ждала, пока мимо не прошел мэр. Тогда она стала громко всхлипывать.

Мэр остановился, снял очки и протер их клетчатым носовым платком.

— Бедная девочка, — сказал он, — твоему отцу теперь хорошо. Он в раю.

Она сквозь слезы грустно посмотрела на него.

— Не плачь, грешно портить такие хорошенькие глаза. Я не думал, что ты так любила отца.

Она всхлипнула:

— Нет. Но я голодна.

…Когда мэр отпер входную дверь, чтобы уйти, Розина села на постель, свесив босые ноги.

— Господин мэр, вы были очень добры ко мне, но у меня нет траурного платья, — сказала она быстро. — Стыдно ходить в розовом, когда отец умер. Да оно и рвется под мышками.

Мэр дал ей денег на платье, и она еще раз поцеловала его.

Он ушел, а Розина встала и доела ветчину и пирожные, которые он принес ей. Потом, напевая, пересчитала деньги и спрятала их в комод.

Больше Розина не плакала. Она садилась у окна и, улыбаясь, ждала. В темные вечера, когда на небе не было луны, она вешала на крыльцо желтый бумажный фонарь, чтобы ее гости нашли дорогу к ней.

Mademoiselle Марьяж смотрела на желтый фонарь из окна спальни. Кругом все было черно, и фонарь желтел, как маленькое, сказочное солнце. Как будто в нем одном сосредоточивалось все запретное счастье, вся греховная прелесть жизни.

Она не могла не смотреть на него. Она закрывала окно, затягивала шторы, но и сквозь шторы узкий желтый острый луч колол ее сердце.

Mademoiselle Марьяж готовилась ко сну. Она причесывала жидкие волосы.

— Виктор Гюго, пора, — говорила она.

Старый пудель тяжело спрыгивал с кресла и шел к двери.

— Подождите, Виктор Гюго, я скоро.

Она открывала дверь, и пудель выходил в коридор.

Она всегда говорила пуделю «вы» из уважения к его имени.

Пудель ждал за дверью, она торопливо раздевалась. Она была очень стыдлива. Виктор Гюго не должен был видеть ее в рубашке. Она тушила свет и только тогда впускала его:

— Входите, Виктор Гюго. Спокойной ночи.

Она в темноте ложилась в постель. Холодные простыни давили грудь, она сжимала руки, ей было тяжело и томно. Желтый фонарь за окном беспокоил ее.

И однажды она не выдержала, встала с постели и быстро оделась. Руки ее дрожали, щеки горели. Она чувствовала, что делает что-то ужасное, непоправимое, но не было сил бороться.

Она надела свое меховое боа и в войлочных домашних туфлях спустилась вниз. Площадь была пуста. Было совсем черно и очень поздно.

Никогда еще она не была ночью одна на улице. Сквозь черные тучи слабо просвечивала луна. Вечером шел дождь, дождевые капли тихо падали с деревьев, и площадь влажно поблескивала.

Mademoiselle Марьяж добежала до фонаря и захлебнулась от волнения. Калитка скрипнула, и ей показалось, что сердце ее оборвалось и полетело куда-то вниз. Сейчас откроется дверь. Ее поймают. Какой скандал, какой скандал — mademoiselle Марьяж ночью в саду у Розины!

Но все было тихо в доме. Она на носках осторожно подкралась к окну. Ставни были закрыты, она приложила глаз к скважине.

Вот сейчас она увидит, сейчас она узнает.

Но ничего нельзя было разобрать. В глазах плыл туман. Понемногу из тумана выступили цветы на обоях, комод и стул. Это была спальня Розины. Это была знакомая комната, в которой прежде часто бывала mademoiselle Марьяж, но она не узнала ее. Теперь все в этой комнате казалось необычайным, от стен и предметов шел неотвратимо-притягивающий, греховный, губительный свет. Она смотрела в щель, и ей казалось, что ей вдруг открылась самая тайная, самая обнаженная сущность жизни. Она зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть.

Она смотрела в щель. Со стула свешивался пиджак, грубые, мужские сапоги были брошены на полу. Кровать стояла так, что видна была только ее широкая темная спинка. Больше ничего не было видно. Только пиджак, сапоги и спинка кровати. И было совсем тихо, ни голосов, ни шороха.

Mademoiselle Марьяж дрожала всем телом. Зубы ее стучали.

И вдруг пружины в кровати загудели.

— Ну, пора и домой, — сказал хрипловатый мужской голос, и большая волосатая нога свесилась с кровати на пол.

Mademoiselle Марьяж глухо вскрикнула и бросилась к калитке. Ее боа зацепилось за ветку, и капли дождя веером брызнули ей в лицо. Она снова вскрикнула и побежала.

Она, задыхаясь, вбежала к себе, бросила на пол мокрое, пахнущее псиной боа, сорвала с себя платье. Виктор Гюго удивленно смотрел на свою хозяйку умными, осуждающими глазами. Но ей было не до него.

Она легла, потушила свет, натянула одеяло на голову и заплакала.

Утром она встала разбитой и грустной. Как будто теперь у нее было любовное прошлое. Печальное и позорное прошлое, о котором она старалась не помнить.

V

Mademoiselle Марьяж смотрела на себя в зеркало.