Элита русской разведки. Дела этих людей составили бы честь любой разведке мира

Здесь, вокруг этого неудавшегося отзыва, немало болтовни. Фишера обвиняют в том, что он расслабился, потерял бдительность. Вместо того чтобы рвануть из Штатов в Мексику, а оттуда домой (для этого все было тщательно подготовлено), все же вернулся в Нью-Йорк, где и был арестован. Но Марк не мог знать о предательстве Вика. Наоборот, из Центра передали: все в порядке, Вик отозван. И действительно, после разговора с оперативным работником советской разведки в Париже Хейханен пообещал отправиться в Москву. Однако предпочел попросить убежища в американском посольстве во Франции. Вика быстро переправили в США, где вскоре он дал свои первые показания. А Марк, успокоенный радиограммой из Центра, которую он получил и расшифровал, находясь за тысячи километров от Нью-Йорка, все же рискнул туда возвратиться.

На этот раз против него было все — даже погода. Из-за помех он не смог принять две радиограммы-предупреждения о предательстве Вика: связь с Москвой оба раза была отвратительной. Он и заснул в отеле «Латам», где был арестован, так и не расшифровав радиограмму, где его в очередной уже раз предупреждали: беги, беги!

Еще одна неприятная легенда. Марк сам во многом виноват. При нем нашли немало улик, доказывающих принадлежность к советской разведке. И вот тут давайте по порядку. При аресте он проявил невиданное, прямо-таки фантастическое самообладание и хладнокровие. Люди из ФБР в глаза назвали его полковником, и он тут же понял, что предал Вик — только тот знал, какое офицерское звание у Марка. Фишер ухитрился уничтожить блокнот с кодами и нерасшифрованную роковую радиограмму. Попросил у фэбээровцев карандаш, чтобы написать заявление, сделал вид, будто сломал грифель, подменил бумагу, затем сумел скомкать и спустить в туалет не отправленное в Центр донесение.

А как же письма от жены и дочери, которые в качестве улики демонстрировал и даже зачитывал на суде обвинитель? А кто сказал, что разведчики, даже нелегалы, сделаны из железа? Он очень любил свою жену Елену и дочь Эвелину. Полковник Юрий Сергеевич Соколов работал с Фишером «в поле», в Нью-Йорке. За два года бывали у них и конспиративные встречи, и тайниковые операции. Сердечнее Соколова, связника полковника Фишера, не расскажешь:

— Мы встретились как-то в пригороде Нью-Йорка. Поговорили, и передаю я ему письмо от жены. Он хотел прочитать, но потом как-то застеснялся, замялся. Я ему: читайте, сейчас обстановка нормальная. И он прочитал, убрал и, вижу, вроде чем-то расстроился. И вдруг покатилась по щеке Марка слезинка и капнула. Слезинка у нелегала. Я такого никогда — ни до, ни после — не видел. Спрашиваю: что-то неприятное? А он мне: да нет, все хорошо, просто расчувствовался. Я один, все время один и очень, очень тоскую по дому. И тут Марк попросил меня узнать, нельзя ли сделать так, чтобы его жену приняли на работу в наше представительство в ООН. Я подумал, — вздыхает Соколов, — что сначала он, бедняга, посмотрит на жену, потом мы устроим ему встречу с выездом на конспиративную квартиру и где-нибудь тут нас могут и прихватить. Видимо, об этом же подумал и Абель. Тихо сказал: «Как бы мне на нее посмотреть, хотя бы издали…»

Вы думаете, такие чувства можно поставить Фишеру в упрек? Хотя однажды я осмелился спросить об этом, не ссылаясь, конечно, на случай с Вильямом Генриховичем, у Героя Советского Союза, великого нелегала Геворка Андреевича Вартаняна и его супруги Гоар Левоновны, проработавших в далеком зарубежье больше сорока лет:

— А как вы хранили письма от родных?

В ответ оба чуть не синхронно всплеснули руками и буквально в один голос:

— В нашей профессии это запрещено. Прочитали два, ну три раза, запомнили. И уничтожили.

— Как уничтожили?

— Лучше всего — сжечь.

А вот эпизод совсем иной. И совсем другой Фишер. Когда жена и дочь встречали отца во Внуковском аэропорту, во время приезда в непонятно как легендированный отпуск, он сразу закурил. Взялась за сигарету и супруга. Уже вполне взрослая Эвелина сказала, что не прочь закурить и она. Фишер посмотрел на жену: «Ну что, выучила и ее».

Когда длинный отпуск подходил к концу, он признался другу, полковнику Павлу Георгиевичу Громушкину: «Паша, не знаю, стоит ли возвращаться. Ведь мне уже за пятьдесят, и я столько лет там…» Но вернулся.

Или еще одно свидетельство. Полупьяный Хейханен выступает на суде против Марка. Фишер внешне абсолютно спокоен. Его адвокат Донован с восхищением следит за подзащитным, ни малейшим жестом, ни вздохом не выказывающим тревоги. А речь-то идет о приговоре — смерть, пожизненное заключение или 30 лет тюрьмы. Абелю при всех стараниях Донована дают 30 лет. По сути, в его 54 года это обозначает то же пожизненное: в тюрьме до 84 не дотянуть никак. После вынесения приговора полковник спокойно сидит в комнате, на вид совсем безразличен, и лишь с достоинством благодарит Донована.