Элизабет Финч [litres]

Естественно, что на этом этапе читатель задумается о том, есть ли какая-либо связь между директором парижского филиала фирмы «Скабелли (пишущие машинки)» и римским императором. У меня возникло предположение: быть может, для женатого человека бросить жену и детей и удрать с любовницей – это своего рода отступничество? К тому же Дельмоны – верующие католики. Что такого в посланиях Юлиана Отступника могло отозваться в сюжете и повлиять на его развитие?

С. 168. В другом поезде (вроде бы). «Ты взял книгу посланий Юлиана Отступника с полочки, где ты ее оставил, и, не раскрывая, загляделся в открытое окно – порывом ветра в него заносило иногда песок».

Некоторые читатели могут счесть такое нагнетание саспенса невыносимым. Когда же тайна раскроется? Осталось всего шестьдесят страниц.

С. 169. «ТЫ ДЕРЖАЛ НА КОЛЕНЯХ ЗАКРЫТУЮ КНИГУ – ПОСЛАНИЯ ЮЛИАНА ОТСТУПНИКА, – КОТОРУЮ ТОЛЬКО ЧТО ДОЧИТАЛ». Негодующие прописные буквы я добавил от себя. А может быть, Бютор просто нас дразнит (у нового романа была своя игривая сторона) и все будет открыто ближе к концу.

С. 208. Времени до развязки все меньше. «В пустом купе, с посланиями императора Юлиана в руках – пригороды Генуи остались позади». Думай, думай: между этими двумя должна быть какая-то связь. Может статься, это контраст между парижским изменщиком и целомудренным Юлианом, который прошел незапятнанным через «гнездилища порока» в Антиохии и презрел прелести пленниц своей Персидской кампании? Не видно, чтобы Бютор упоминал личную жизнь императора или хоть какие-нибудь касающиеся его факты.

С. 215. «Ты поставил на стол чемодан [в комнате римской гостиницы], извлек из него ПЕРВЫЙ ТОМ „ЭНЕИДЫ“ В СЕРИИ, ИЗДАВАЕМОЙ БЮДЭ». Это уже не шутка, это, я бы сказал, какая-то писательская наглость.

С. 225. «Сидя у окна [в своей парижской квартире], ты снял с книжной полки послания Юлиана Отступника, и в эту минуту вошла Анриетта [твоя жена], чтобы узнать, будешь ли ты ужинать». Но ты предпочитаешь вагон-ресторан. А теперь – реприза:

С. 225. На улице темно и дождливо, так что ты берешь такси до вокзала. Оно «свернуло за угол разрушенного дворца, создание которого приписывают парижскому императору Юлиану».

На этом автор заканчивает с Юлианом Отступником. Да и я, пожалуй, тоже. Несколько страниц спустя читателю – тебе – сообщается, что рассказчик – тоже ты – планирует написать роман о своей (твоей) эмоциональной дилемме, дабы ее осмыслить. И знаете что? Роман, который ты только что прочитал, и есть тот самый роман, который директор парижского филиала фирмы «Скабелли (пишущие машинки)» (тоже ты) впоследствии как раз и написал!

Казалось уместным, что изучать посмертную жизнь Юлиана я закончу на таком диминуэндо. И мое время с Элизабет Финч тоже подходило к концу. Прошло много месяцев с тех пор, как я встретился с Кристофером в бежево-коричневой квартире Э. Ф. в западном Лондоне, с тех пор, как я рылся в ее столе, сентиментально воображая, что она оставила мне на хранение неоконченный шедевр. Она оставила мне кое-что более реальное и неуловимое: идеи, которым нужно следовать. Не мне судить, как у меня получилось: это дано знать ей одной.

Проведя несколько дней в Амстердаме, я сел на дневной поезд, следовавший в Алкмар. Заказал номер в гостинице недалеко от центра города. К Музею искусств отправился пешком, рассчитывая прийти не возбужденно рано и не раздражающе поздно, – хотя Анна могла поставить мне в упрек и раздражающую пунктуальность. Она, как в пародии, появилась в тот же момент. Поскольку дело было в Европе, я решил, что будет безопасно поцеловать ее в щеку.

– Мы оба поседели, – сказал я.

– Мне это идет больше, чем тебе. И я поседела по собственной воле.

Но она слегка улыбалась, и я рассмеялся.

В музее шла выставка Цезаря ван Эвердингена – «алкмарского Рембрандта», как его называли. Она включала в себя несколько больших групповых портретов городских стражников, портрет милого двухлетнего мальчика со щеглом (к моему удивлению, предоставленный музеем Барнсли), нравоучительную сцену с Диогеном, ищущим честного человека на современной художнику улице, и портрет торговца Ост-Индской компании с двумя чернокожими рабами. Все эти картины были мне уже известны, потому что перед поездкой в Алкмар я заказал каталог выставки. Мы стояли напротив картины с киником Диогеном, держащим средь бела дня фонарь, дабы подчеркнуть бессмысленность своих поисков. На картине также была изображена тачка, наполненная репой, – намек на скудный рацион философа; даже собака на переднем плане имела отношение к философу – слово «киник» восходит к греческому «кион», что значит «собака». Анну насторожили мои неожиданные познания, но спорить она не стала. Указывая на тачку с репой, я сказал:

– Из Элизабет Финч никогда не вышел бы киник.

– Давай просто посмотрим картины, хорошо?

– Я все их знаю наперечет, потому что заказал каталог еще в Англии.

– Ну, ты безнадежен, – раздраженно бросила Анна.