Элизабет и её немецкий сад

На прошлой неделе у меня был гость, который очень много знает о садоводстве, у него огромный практический опыт. Когда я узнала, что он едет к нам, я испытала острейшее желание спрятать свой сад в объятиях, чтобы он его не увидел, и можете себе представить мое удивление и восторг, когда он, прогулявшись по саду, сказал: «Что ж, думаю, вы сотворили чудо». Боже мой, как же я обрадовалась! Это было так неожиданно, особенно после замечаний, которые я выслушивала все лето. Я была готова обнять этого проницательного и снисходительного критика, способного увидеть не только результат, но и замысел, и ценящего всевозможные трудности, которые стояли на пути. После этого я с открытым сердцем и ревностно выслушала все, что он говорил, оценила все его добрые и вдохновляющие советы и мечтала только об одном: чтобы он остался на год и помог мне пережить все его сезоны. Но он уехал, как покидают нас всегда те, кого мы любим. Это был единственный гость, чей отъезд вселил в меня печаль.

Люди, которых я люблю, всегда находятся где-то в другом месте и не имеют возможности приехать ко мне, при этом дом бывает полон гостями, которых я мало знаю и которыми еще меньше интересуюсь. Возможно, если б я чаще виделась с отсутствующими, я бы любила их не так горячо – по крайней мере, я так думаю, когда на улице завывает ветер, по дому гуляют сквозняки и вся природа проникнута печалью; да и на самом деле пару раз бывало, что мои самые близкие друзья приезжали погостить, и после их отъезда я только и думала, что с радостью б не видела их еще лет десять. Я хочу сказать, что ни одна дружба не в состоянии вынести испытание завтраком, а здесь, в деревне, мы считаем своим долгом выходить к завтраку. Цивилизация покончила с папильотками, но в этот час душа Hausfrau так же туго на них накручена, как когда-то волосы ее бабушки, и хотя мое тело, натренированное пунктуальными родителями, автоматически двигается, душа моя и не думает просыпаться к общению до самого ленча, а полностью приходит в себя только после того, как я проветрю ее на свежем воздухе и солнечном свете. Ну кто способен по утрам источать дружелюбие? Это время звериных инстинктов и естественных склонностей, время триумфа Сварливости и Раздражительности. Убеждена, что Музы и Грации даже помыслить не могли завтракать иначе, как в постели.

11 ноября

Когда наступает серый ноябрь, когда мягкие темные тучи нависают над бурой пахотой и ярко-изумрудными полосками озимых, тяжесть на сердце заставляет меня мучительно тосковать по всему чудесному, что было в детстве – по ласкам, покою, горячей вере в непогрешимую мудрость взрослых. Мною овладевают острая необходимость на что-то опереться и огромная усталость от независимости и ответственности, и поиски поддержки и утешения в этом переходном состоянии, пустота настоящего и неопределенность будущего отсылают меня в прошлое со всеми его призраками. Так почему бы мне не съездить и не посмотреть на места, где я родилась и где так долго жила, места, где была так волшебно счастлива, так восхитительно избалованна, где я была так близка к небесам и так же близка к аду, то летала в облаках, то низвергалась в пучину, и темные воды отчаяния смыкались над моей головой? Теперь там живут мои кузены, весьма дальние родственники, любимые той любовью, которая припасена для родственников, царящих там, где когда-то царили вы, для родственников, что перекопали клумбы и посадили капусту там, где росли розы, и хотя все эти годы, прошедшие со смерти отца, я старалась высоко держать голову – так, что шея болела, – и высокомерно отказывалась даже слушать их предложения посетить мой старый дом, что-то в этой печальной безжизненности ноября заставляло меня возвращаться к прошлому с настойчивостью, которую нельзя было игнорировать, и я очнулась от смутных мечтаний с поразившим меня саму острым желанием. Глупо, хоть и естественно ссориться с дальними родственниками, особенно это глупо и естественно, когда они ничего дурного тебе не сделали, просто так сложились обстоятельства. Разве их вина в том, что я родилась не мальчиком и что дом, который в таком случае унаследовала бы я, достался им? Конечно же, они в этом не виноваты, но это не заставляет меня любить их горячее. «Noch ein dummes Frauenzimmer!»[12] – возопил отец, когда я появилась на свет, потому что у него уже три имелись, я была его последней надеждой, и с тех пор я оставалась dummes Frauenzimmer; вот почему я годами не имела никаких отношений с кузенами-наследниками, и вот почему под влиянием погоды и совершенно сентиментального желания свидеться с детством я отбросила гордость и без предупреждения и приглашения отправилась в паломничество.