Элизабет и её немецкий сад

Меня всегда привлекала идея паломничества, живи я в Средневековье, я бы, наверное, большую часть своей жизни провела на пути в Рим. Паломники, оставив дома заботы, волнения о богатствах или долгах, жен обеспокоенных и детей заброшенных, отринув обязательства и взяв с собой лишь свои грехи, отправлялись в путь с этим единственным грузом и, наверное, с радостным сердцем. Как радостно было б у меня на сердце, если бы одним прекрасным утром, чувствуя аромат весны, вдохновленная одобрением тех, кого я оставляю, сопровождаемая благословениями семьи, я бы с каждым шагом уходила все дальше от удушающих каждодневных обязательств – уходила бы в просторный новый мир, в славный свободный мир, такая бедная, такая кающаяся, такая счастливая! Даже сейчас во мне живет мечта о пешем путешествии с каким-нибудь любимым другом, с которым мы бы блуждали без цели и без заранее проложенного маршрута, свободные идти весь день или весь день оставаться на том же месте; но проблема с багажом, незнакомая простому пилигриму, – вот обо что разбивались мои прожекты, об это, да еще о сопротивление родственников, которые, не испытывая тяги к пешим походам и вкуса к полуденной дреме под сенью кустов, заморозили бы мои планы еще до того, как они достигнут стадии созревания, выразив свой ужас восклицанием: «Как было бы неловко, если бы ты встретила в дороге кого-то из знакомых!» Родственники пятисотлетней давности наверняка бы сказали: «Ты просто святая!»

У отца была та же склонность к паломничествам – очевидно, что я переняла ее у него, он поощрял ее во мне в детстве, брал с собой в благочестивые путешествия по местам, где он жил мальчишкой. Мы часто бывали в его школе в Бранденбурге и проводили чудесные дни, гуляя по старому городу на берегу одного из озер, которые цепью пролегли по обширной зеленой равнине; также часто мы бывали в Потсдаме, где он квартировал лейтенантом, и в потсдамских паломничествах мы часами гуляли по окрестным лесам и садам Сан-Суси со вторым томом «Истории жизни Фридриха II Прусского»[13] Томаса Карлейля у отца подмышкой; а еще мы часто проводили длинные летние дни в доме в Бранденбургской марке, в самом верху той самой синей цепи озер, в этом доме провела свои юные годы его мать, по этому дому, хотя он теперь принадлежал, как и все, что имело ценность, кузенам, мы могли беспрепятственно бродить, потому что дом стоял пустой, мы сидели на подоконниках в ничем не заставленных комнатах и разглядывали потолок, расписанный Венерами и купидонами, все так же бесстрастно улыбавшимися и тщетно рассылавшими свои стрелы в пустоту. И пока мы сидели там, отец рассказывал мне, как сотни раз рассказывала ему моя бабушка, о том, что происходило в этих комнатах давным-давно, когда люди танцевали, пели и смеялись, и казалось, все навсегда останутся молодыми и не познают печали.

Неподалеку от великолепных чугунных ворот в поместье находилась гостиница, перед которой росли две очень старые липы, обычно мы по приезде сюда обедали под ними за маленьким столом, накрытым красно-синей клетчатой скатертью, липовый цвет облетал нам в суп, наверху в ароматной тени жужжали пчелы. Сейчас, когда я пишу эти строки, рядом со мной лежит картинка с видом дома со стороны озера: на переднем плане – лодка с дамами в кринолинах и пудреных париках и юношей с гитарой. Я больше всех любила именно это паломничество.

Но истории, которые отец рассказывал мне – порой довольно необычные для слуха маленькой девочки – пока мы бродили по заполненным эхом комнатам, или, свесившись с каменной балюстрады, кормили в озере рыб, или срывали с живой изгороди бледные цветы шиповника, или сидели, развалившись, в лодке в тенистой заросшей камышом заводи, и отец курил, чтобы дымом отгонять комаров, были лишь данью традиции, передававшейся мне малыми дозами, потому что его искреннее желание излагать их таким образом, какой бы приличествовал Backfi sch[14], нейтрализовалось стремлением разделить свои мысли с тем, кто мог бы посмеяться вместе с ним; однако же то место, куда намеревалась совершить паломничество я, было полно живых и личных воспоминаний волшебных лет между двумя и восемнадцатью. И чем старше я становлюсь, тем лучше понимаю, настолько волшебными были те годы. С тех пор у меня не было ничего и близко похожего, и хотя я позабыла почти все, что происходило и полгода назад, каждый маленький инцидент, чуть ли не каждый день из тех чудесных лет я помню по-прежнему отчетливо.