Элизабет и её немецкий сад

Я была так счастлива, разглядывая все вокруг, что совершенно забыла о кузенах. Я была готова плакать от радости, от того, что снова оказалась здесь. Это был дом моих предков, он мог бы быть моим, если б я родилась мальчиком, дом, который все равно принадлежал мне, потому что с ним меня связывали тысячи нежных, счастливых, печальных ассоциаций, о которых люди, сейчас им владевшие, и мечтать не могли. Это был мой дом, в котором они были лишь жильцами. Я обвила руками ствол очень мокрой ели, каждую ветку которой я так хорошо помнила, потому что разве не я карабкалась на нее, падала с нее, разве не на мне эти ветки оставляли бесчисленные царапины и ссадины? Я поцеловала ее так крепко, что нос и подбородок у меня сразу же стали зелеными, но мне было все равно. Да и какая разница, ведь испачкавшись, я испытала безрассудное подростковое удовольствие быть грязнулей, восхитительное чувство, которое я не испытывала уже много лет. Алиса в Стране чудес, глотнув из волшебного пузырька, не могла бы уменьшиться быстрее, чем я, пройдя через волшебную калитку и снова став ребенком. Однако дурные привычки непобедимы, и я чисто механически вытащила носовой платок и принялась оттирать им прекрасные пятна – что мне и в голову бы не пришло сделать в славные былые деньки; искусственный запах фиалок, которым был пропитан платок, вернул меня к действительности, и вдруг с презрением, с праведным презрением любого честного подростка по отношению к духам, я скрутила платок в комочек и зашвырнула в кусты. «Прочь! – воскликнула я. – Прочь, символ условностей, рабства, желания угождать, прочь, жалкая кружевная тряпица!» И такой юной я стала за эти несколько минут, что даже не почувствовала себя глупо.

Будучи Backfi sch, я носовыми платками не пользовалась – дитя природы презирает обычай сморкаться в платочек, хотя приличия ради моя гувернантка каждое воскресенье впихивала мне в карман платок громадных размеров из толстого полотна. Он оставался нетронутым в самом дальнем углу кармана и постепенно ужимался другим этого кармана содержимым, в основном, перочинными ножиками. По воскресеньям он снова извлекался на белый свет и уступал место следующему, а поскольку оставался девственно чистым, мы пришли к соглашению, что менять платки теперь будем каждое первое и третье воскресенье месяца, при условии, что я пообещаю в другие воскресенья доставать его и переворачивать на другую сторону. Гувернантка настаивала, что складки на платке пачкаются обо все, что я таскала в кармане, и что гости могут увидеть испачканную сторону, если мне вдруг вздумается высморкаться при них, а гостей шокировать никто не вправе. «Но я никогда не сморкаюсь…» – начала было я. «Unsinn!»[19] – оборвала меня гувернантка.

Когда первый восторг от пребывания здесь немного улегся, мне вдруг стало страшновато в этой тишине, нарушаемой лишь звуком падающих с кустов капель. Было так тихо, все вокруг замерло, что я боялась двинуться; я могла слышать каждую каплю, падающую с пропитанной влагой стены, а когда задержала дыхание, чтобы вслушаться, то услыхала биение собственного сердца. Я сделала шаг по направлению к тому месту, где должна была находиться беседка, и замерла, устрашенная шорохом своего платья. Дом был всего в сотне ярдов отсюда, и любой, кто вышел из него, мог слышать и скрип отворявшейся калитки, и мою дурацкую обращенную к носовому платку речь. Что, если любопытный садовник или беспокойный кузен уже направляются ко мне сквозь туман? Что, если фройляйн Вундермахер, подкравшись неслышно в своих галошах, вдруг ударит меня сзади по плечу и разрушит мой воздушный замок привычно-триумфальным «Fetzt halte ich dich aber fest!»[20] Господи, о чем я только думаю! Фройляйн Вундермахер, такая большая и умелая, такая противница воздушных замков, такая союзница всего das Praktische, такая любительница удобств, давным-давно умерла, за ней последовал ряд других гувернанток – иные из них были немками, иные – англичанками, с вкраплениями француженок, и они в свою очередь куда-то делись, и я здесь была единственным призраком былого. «Довольно, Элизабет, – сказала я себе нетерпеливо. – Неужели ты воспылала чувствами к своим гувернанткам? Если ты считаешь себя призраком, так хоть радуйся, что ты здесь одна такая. Тебе бы понравилось, если бы потревоженные тобой призраки всех этих бедняжек вдруг возникли среди мрака? Ты что, намерена стоять здесь, пока тебя не поймают?» И таким образом побуждая себя к действиям и прекрасно понимая, как рискую, я двинулась по тропинке к беседке и к основной части сада – правда, на цыпочках, досадуя на шорох, который издавали мои нижние юбки, однако полная решимости не убояться фантомов и увидеть то, что собиралась увидеть.