Элизабет и её немецкий сад

Я до ужаса почитала дедушку. Он никогда не ласкал меня, часто хмурился, а такие люди, как правило, вызывают почтение. К тому же он был, как говорили все, человеком достойным, который мог бы, если б захотел, стать человеком великим и подняться до самых высот мирской славы. А то, что он этого не пожелал, считалось убедительным доказательством его величия, поскольку он был слишком велик, чтобы быть великим в вульгарном смысле, так что набросил на себя мантию, сотканную из таких достоинств, как уединение и неиспользованные возможности. Так, по крайней мере, считали окружающие, поскольку время шло, а он все так же ничего не делал. Люди должны в кого-то верить, они верили в деда в продолжение лет этак тридцати, и удобнее было оставить эту веру нетронутой. До того, как мне исполнилось шесть, он царил в жизни нашей семьи, вследствие чего все мы должны были вести себя соответствующе, а когда он умер, все радовались, что он наверняка попал в рай. Он был хорошим немцем (а когда немцы хорошие, это значит, что они очень хорошие), который чтил заповеди, голосовал за правительство, выращивал сортовой картофель и несметное число овец, раз в год во главе повозок с шерстью ездил в Берлин, где продавал эту шерсть на ежегодной ярмарке, несколько дней умеренно бесчинствовал, затем возвращался домой с почти нетронутой выручкой, часто выезжал на охоту, помогал своим друзьям, наказывал своих детей, читал свою Библию, возносил свои молитвы и был искренне удивлен, когда его супруга позволила себе неприличную выходку – умерла от разбитого сердца. Я даже и не пытаюсь найти объяснение такому ее выверту. Конечно же, она должна была быть счастлива, обладая таким хорошим мужем, но хорошие мужья порою подавляют, и иметь такого в доме и жить с ним изо дня в день под строгим присмотром его добродетелей – занятие непростое. Родив ему семерых сыновей и трех дочерей, моя бабушка умерла вышеозначенным образом, предъявив, как говорил дед, очередное и весьма курьезное доказательство того, что с женщинами ни в чем быть уверенными нельзя. Этот инцидент быстро изгладился из его памяти, поскольку совпал с выведением нового сорта картофеля, коим он по справедливости гордился. Он назвал этот сорт «Trost in Trauer»[25], процитировал слова из Писания, где говорилось про Auge um Auge, Zabnum Zahn[26], после чего больше никогда не вспоминал о кончине жены. На склоне лет, когда бразды правления поместьем перешли к моему отцу, а дед просто жил с нами и все критиковал, он приобрел репутацию оракула. Соседи отправляли к нему своих сыновей, когда тем предстояли серьезные жизненные перемены, он принимал их в этой самой беседке и давал им красноречивые и скорые советы, произносимые глубоким, внушающим доверие голосом, голос этот раскатывался по окрестным кустам, в которых я играла, и почему-то наполнял меня смутным чувством вины. Играла я в игры тихие, потому что боялась его потревожить, и мне казалось, что он читает вслух – такими ровными и монотонными были эти волшебные раскаты. Молодые люди выходили из беседки все в поту, покусанные комарами, растерянные, и, преодолев впечатление, произведенное как самим обликом деда, так и его речами, со здоровой сноровкой забывали все, что им было сказано, и пускались в интересный и неизбежный труд по обретению собственного опыта. Однако однажды случилось нечто ужасное, что положило конец долгой и тесной дружбе между нашей семьей и ближайшим соседом. Его сын был отправлен в беседку и оставлен там на надлежащее время, но либо он попал в те критические полчаса между кофе и «Kreuzzeitung», когда дед обыкновенно дремал, либо оказался посмелее других и осмелился говорить, но вскоре, играя, как обычно, неподалеку, я услышала, как дед, возвысив голос, да так, что я перестала играть и вся затряслась, воскликнул в гневе: «Hebe dich weg von mir, Sohn des Satans!»[27] То был единственный полученный данным молодым человеком совет, который он поспешил исполнить, потому что удирал, ломясь прямо сквозь кусты, и был необычайно бледен, однако увидев, как странно были изогнуты уголки его губ, я успокоилась.