Элизабет Костелло

– Это наивно, Джон. Это разновидность упрощенного, поверхностного релятивизма, который производит впечатление на первокурсников. Уважение к мировосприятию каждого, к мировосприятию коровы, к мировосприятию белки и так далее. В конечном счете это приводит к тотальному интеллектуальному параличу. Ты столько времени тратишь на уважение, что времени подумать у тебя не остается.

– Разве у белки нет мировосприятия?

– У белки есть мировосприятие. Ее мировосприятие включает желуди, деревья, погоду, кошек, собак, автомобили и белок противоположного пола. Оно включает представление о том, как эти явления взаимодействуют и как она должна взаимодействовать с ними, чтобы выжить. И это все. Ничего более. Таков мир с точки зрения белки.

– Мы в этом уверены?

– Мы в этом уверены в том смысле, что сотни лет наблюдений за белками не привели нас ни к каким другим выводам. Если в мозгу белки есть что-то еще, то оно никак не проявляется в наблюдаемом поведении. Как ни посмотри, мозг белки – очень простой механизм.

– Значит, Декарт был прав: животные – это всего лишь биологические автоматы.

– В широком смысле – да. Отвлеченно говоря, ты не можешь провести различие между умом животного и имитацией ума животного машиной.

– А с человеческими существами все обстоит иначе?

– Джон, я устала, а ты меня достаешь. Человеческие существа изобретают математику, они строят телескопы, производят расчеты, сооружают машины, они нажимают кнопки и – бац: марсоход высаживают на поверхность Марса точно по расписанию. Вот почему рациональное мышление не игра, в отличие от того, что утверждает твоя мать. Логика дает нам реальные знания о реальном мире. Это было опробовано, оно работает. Ты физик, ты должен знать.

– Я согласен. Оно работает. И все же разве не может какой-нибудь сторонний наблюдатель сказать, что наша умственная работа, а потом отправка зонда на Марс в немалой степени сродни умственной работе белки, которая, поразмыслив, бросается к тебе и хватает орех? Не это ли она имела в виду?

– Но такого наблюдателя нет! Я знаю, это может показаться старомодным, но я должна это сказать. Нет такого наблюдателя вне логики, который стоял бы и читал лекции о логике, выносил о ней суждения.

– Кроме такого наблюдателя, который уходит от логики.

– Это всего лишь французский иррационализм, такие вещи говорит человек, никогда не бывавший в психиатрической клинике и не видевший людей, которые по-настоящему ушли от логики.

– Тогда, кроме Бога.

– Но не того Бога, который есть Бог логики. Бог логики не может быть вне логики.

– Ты меня удивляешь, Норма. Ты говоришь, как старомодный рационалист.

– Ты меня неправильно понял. Эту аргументацию избрала твоя мать. Это ее язык. А я всего лишь реагирую.

– Кто был отсутствующим гостем?

– Ты имеешь в виду незанятое место? Это Стерн, поэт.

– Ты считаешь, то было изъявление протеста?

– Уверена. Твоей матери нужно было дважды подумать, прежде чем поднимать тему холокоста. Я чувствовала, как у публики вокруг меня шерсть поднимается на загривках.

Пустой стул и в самом деле был изъявлением протеста. Когда он уходит на занятия, в его почтовом ящике лежит письмо, адресованное матери. Он передает ей письмо, когда заезжает домой, чтобы отвезти ее в колледж. Она быстро читает, потом, вздохнув, возвращает письмо ему.

– Кто этот человек? – спрашивает она.

– Эйбрахам Стерн. Поэт. Довольно уважаемый, насколько я знаю. Он здесь уже целую вечность.

Он читает послание Стерна, оно написано от руки.

Уважаемая миссис Костелло,

извините, что не пришел на вчерашний обед. Я читал ваши книги и знаю: вы человек серьезный, а потому отдаю вам должное и принимаю серьезно то, что вы говорили на вашей лекции.

А суть вашей лекции, как мне кажется, сводилась к преломлению хлеба. Если мы отказываемся преломить хлеб с палачами из Аушвица, то можем ли мы преломить хлеб с убийцами животных?