Элизабет Костелло

Наступает пауза. Пришло время сказать свое слово ему, хорошему сыну. Он молчит.

– Но ваше собственное вегетарианство, миссис Костелло, – говорит президент Гаррард, пытаясь снять напряжение, – оно ведь происходит из нравственных соображений, верно?

– Нет, я так не думаю, – говорит мать. – Оно происходит из желания спасти мою душу.

Теперь тишина воцаряется полная, ее нарушает только звяканье тарелок – официантки ставят перед ним «запеченную Аляску» [46].

– Я питаю глубокое уважение к вегетарианству как к образу жизни, – говорит Гаррард.

– Я ношу кожаные туфли, – говорит мать. – У меня кожаная сумочка. Я бы на вашем месте не перебарщивала с уважением.

– Последовательность, – бормочет Гаррард. – Последовательность – это страшилка для недалеких людей. Уж конечно, не так трудно провести различие между употреблением в пищу мяса и использованием кожи.

– Различие в степени бесстыдства, – отвечает она.

– Я тоже питаю глубочайшее уважение к кодам, основанным на уважении к жизни, – говорит декан Арендт, впервые вступая в дискуссию. – Я готов согласиться с тем, что пищевые табу не обязательно должны быть всего лишь обычаями. Я соглашусь с тем, что в их основе лежит искренняя нравственная озабоченность. Но в то же время следует сказать, что вся наша суперструктура озабоченности и веры – это закрытая книга для самих животных. Вы не можете объяснить бычку, что его жизнь будет сохранена, точно так же как не можете объяснить жучку, что не наступите на него подошвой. В жизни животных просто случается и плохое, и хорошее. Поэтому вегетарианство, если задуматься, выглядит довольно странно, ведь бенефициарии даже не знают, что они в выигрыше. И нет ни малейшей надежды на то, что когда-нибудь узнают. Потому что они обитают в вакууме сознания.

Арендт замолкает. Наступает очередь для ответа Элизабет, но у нее растерянный вид, болезненный, усталый и растерянный.

– День у тебя был долгий, мама, – говорит он. – Пожалуй, пора.

– Да, пора, – говорит она.

– Вы не выпьете кофе? – спрашивает президент Гаррард.

– Нет, мне будет не уснуть. – Она поворачивается к Арендту. – Вы затронули интересный вопрос. У животных нет сознания, которое мы бы признали сознанием. Как мы это понимаем, у них нет представления о себе как о некоем «я», у которого есть прошлое. Но возражаю я против того, что из этого вытекает. У них нет сознания, а поэтому. Поэтому что? Поэтому мы можем использовать их в наших собственных целях? Поэтому мы вольны их убивать? Почему? Какое такое особенное качество в той форме сознания, которую мы признаем, делает убийство носителя этого сознания преступлением, тогда как убийство животного остается безнаказанным? Есть моменты…

– Уж не говоря о младенцах, – вставляет Вундерлих. Все поворачиваются к нему. – У младенцев отсутствует самосознание, но в то же время убийство младенца считается более чудовищным, чем убийство взрослого.

– И потому? – говорит Арендт.

– И потому весь это разговор о сознании и о его наличии у животных всего лишь дымовая завеса. А по сути, мы защищаем себе подобных. Человеческие младенцы – большой палец вверх, молочный теленок – большой палец вниз. Вы так не думаете, миссис Костелло?

– Я не знаю, что я думаю, – говорит Элизабет Костелло. – Я часто спрашиваю себя: что такое – думать, что такое – понимать? Неужели мы понимаем вселенную лучше, чем животные? Понимание часто представляется мне похожим на игру с кубиком Рубика. Если у тебя все маленькие квадратики встали на свои места – нате вам: ты понимаешь. Это не лишено смысла, если вы живете внутри кубика Рубика, но если нет…

Наступает тишина.

– Я бы сказала… – говорит Норма, но он в этот момент поднимается, и Норма, к его облегчению, замолкает.

Встает президент, потом встают все остальные.

– Замечательная лекция, миссис Костелло, – говорит президент. – Много пищи для размышлений. Мы с нетерпением ждем завтрашнего подарка.

Урок 4. Жизни животных (2)

Поэты и животные

Двенадцатый час. Его мать отошла ко сну, они с Нормой наводят порядок внизу – дети оставили кавардак. После этого ему еще нужно подготовиться к завтрашним занятиям.

– Ты пойдешь завтра на ее семинар? – спрашивает Норма.

– Придется.

– Какая тема?

– «Поэты и животные». Таково название. Устраивает его английская кафедра. В аудитории для семинаров, так что не думаю, что они предполагают большой наплыв.

– Слава богу, тема, в которой она разбирается. Мне трудно принять ее философствования.

– Да? И против чего ты возражаешь?

– Например, против того, что она говорила о человеческом мышлении. Предположительно она пыталась высказать свое мнение о природе рационального понимания. Сказать, что рациональные рассуждения есть всего лишь производное структуры разума, что у животных рассуждения определяются структурой их разума, к которому у нас нет доступа, потому что мы говорим на разных языках.

– И что в этом неправильного?