Элизабет Костелло

– Мне нет необходимости сверяться с романами, – говорит ее сестра, – чтобы знать, на какую мелочность, какую низость, какую жестокость способен человек. С этого мы и начинаем, все мы. Мы падшие существа. Если изучение человечества сводится всего лишь к тому, чтобы показывать нам наши темные задатки, то я не собираюсь тратить на это время – у меня есть другие дела, получше. Если же, с другой стороны, изучение человечества должно быть изучением того, кем может стать возрожденный человек, то это другая история. Впрочем, вы уже достаточно наслушались лекций для одного дня.

– Но ведь именно за это и выступали гуманисты и эпоха Возрождения, – говорит молодой человек, сидящий рядом с миссис Годвин. – За тот род людской, каким род людской может быть. За возвышение человека. Гуманисты не были тайными атеистами. Они даже не были тайными лютеранами. Они были христианами-католиками, как и вы, сестра. Вспомните Лоренцо Валлу[55]. Валла не имел ничего против церкви, просто он знал греческий лучше, чем Иероним Стридонский [56], и указал на некоторые ошибки, которые совершил Иероним при переводе Нового Завета. Если бы церковь согласилась с принципом, что Вульгата [57] Иеронима является творением человека, а потому может быть улучшена, а не является самим Словом Господа, то, возможно, вся история Запада пошла бы другим путем.

Бланш хранит молчание. Молодой человек продолжает.

– Если бы церковь в целом была в состоянии признать, что ее учения и вся ее система верований основаны на текстах, а эти тексты предрасположены, с одной стороны, ко всевозможным ошибкам, а с другой стороны, к огрехам при переводе, потому что перевод всегда несовершенный процесс, и если бы церковь к тому же была способна согласиться с тем, что интерпретация текстов – дело сложное, чрезвычайное сложное, а не присваивала себе монополию на интерпретацию, тогда сегодня не было бы между нами этого спора.

– Но как иначе мы можем узнать, насколько трудно дело интерпретации, – говорит декан, – если не через постижение определенных исторических уроков, уроков, которые церковь пятнадцатого века вряд ли могла предвидеть?

– Каких уроков?

– Таких, как контактов с сотнями других культур, у каждой свой язык, своя история, своя мифология и свой уникальный взгляд на мир.

– Тогда я бы сказал, что гуманитарные науки и только гуманитарные науки, – говорит молодой человек, – и подготовка, которую дают гуманитарные науки, только они позволят нам найти путь в этом новом мультикультурном мире, и именно, именно потому, – он от возбуждения чуть ли не стучит кулаком по столу, – что гуманитарные науки связаны с чтением и интерпретацией. Гуманитарные науки начинаются, по словам нашего сегодняшнего лектора, с науки чтения текстов и развиваются как несколько дисциплин, посвященных интерпретации.

– На самом деле это называется науки о человеке, – говорит декан.

Молодой человек морщит лоб.

– Это отвлекающий маневр, мистер декан. Если вы не возражаете, я тогда буду оперировать такими терминами, как studia, или дисциплины, а не науки.

Такой молодой, думает она, и такой самоуверенный. Он, видите ли, будет оперировать такими терминами, как studia.

– А как насчет Винкельмана[58]? – говорит ее сестра.

Винкельман? Молодой человек смотрит на нее непонимающим взглядом.

– Узнал бы себя Винкельман на той картине гуманиста, которую вы рисуете? А вы рисуете картину ремесленника – интерпретатора текстов.

– Я не знаю. Винкельман был великим ученым. Может быть, и узнал бы.

– Или Шеллинг, – гнет свое Бланш – Или любой из тех, кто более или менее открыто верил, что Греция предлагала лучший идеал цивилизации, чем иудеохристианство. Или, если уж об этом зашла речь, чем любой из тех, кто уверовал, что человечество заблудилось и должно вернуться к своим первобытным корням и начать все заново. Иными словами, антропологов. Лоренцо Валла – если уж вы упомянули Лоренцо Валла – был антропологом. За исходную точку он брал человеческое общество. Вы говорите, что первые гуманисты не были тайными атеистами. Да, не были. Они были тайными релятивистами. Иисус в их глазах принадлежал своему собственному миру, или, как бы мы сказали сегодня, своей собственной культуре. Их задача как ученых состояла в том, чтобы понять мир и интерпретировать его в соответствии с представлениями их эпохи. Как со временем их задачей станет интерпретация мира Гомера. И так до Винкельмана.

Бланш резко замолкает, смотрит на декана. Не подал ли он ей какого-то сигнала? Не постукивал ли он, как это ни невероятно, ее – сестру Бриджет – по коленке под столом?

– Да, – говорит декан, – очаровательно. Нам следовало пригласить вас на целый курс лекций, сестра. Но, к сожалению, у некоторых из нас есть свои обязанности. Может быть, когда-нибудь в будущем…

Он подвешивает эту вероятность в воздухе; сестра Бриджет любезно наклоняет голову.

IV