– Это случилось не только в Зулуленде. Это случилось и в Австралии. Это случилось во всем колонизованном мире, только не в такой мирной форме. Эти молодые ребята из Оксфорда, и Кембриджа, и Сен-Сира предложили своим диким подданным ложный идеал. «
– Но зулусы оказались умнее. – Бланш показывает рукой на окно, на больничные здания, залитые солнцем, на грунтовые дороги, петляющие по голым холмам. – Такова реальность – реальность Зулуленда, реальность Африки. Такова реальность на сегодня и реальность на завтра, насколько мы видим. Вот почему африканцы приходят в церковь и преклоняются перед Христом на кресте, а более всего африканские женщины, которым приходится нести на себе всю тяжесть реальности. Потому что они страдают, а Он страдает вместе с ними.
– А не потому, что он предлагает им другую, лучшую жизнь после смерти?
Бланш отрицательно качает головой.
– Нет. Людям, которые приходят в Марианхилл, я не обещаю ничего, кроме того, что мы будем помогать им нести их крест.
Воскресенье, восемь тридцать утра, но солнце уже свирепствует. В полдень приедет водитель, чтобы отвезти ее в Дурбан, откуда она начнет путь домой.
Две молоденькие девушки в ярких платьях босиком бегут к колоколу и принимаются дергать веревку. Колокол на столбе начинает отрывисто звонить.
– Ты пойдешь? – говорит Бланш.
– Да, пойду. Голову нужно покрывать?
– Приходи как есть. Здесь нет никаких формальностей. Только имей в виду: к нам приедут телевизионщики.
– Телевизионщики?
– Из Швеции. Они снимают фильм о СПИДе в Квазулу.
– А священник? Его предупредили, что службу будут снимать? И кстати, а кто священник?
– Служить мессу будет отец Мсимунгу из Дейлхилла. Он не возражает.
Отец Мсимунгу, когда он приезжает на все еще довольно приличном «гольфе», оказывается долговязым молодым человеком в очках. Он идет в больницу переодеться, потом присоединяется к Бланш и полудюжине других сестер ордена, стоящих во главе прихожан. Софиты уже установлены и направлены на них. В их жестоком свете Элизабет не может не видеть, как они все стары. Сестры девы Марии: вымирающее племя, исчерпавшее себя призвание.
В часовне под металлической крышей уже стоит удушающая жара. Она понять не может, как Бланш в ее тяжелом одеянии выносит это.
Мсимунгу служит мессу на языке зулу, хотя время от времени она слышит и английские слова. Начинается месса довольно спокойно, но ко времени первой коллекты [63]
в часовне стоит гул голосов прихожан. Мсимунгу, приступая к гомилии [64], вынужден повысить голос, чтобы его слышали. У него баритон, удивительный для такого молодого человека. Его голос, кажется, без всяких усилий возникает где-то в глубинах его грудной клетки.Мсимунгу разворачивается, преклоняет колени перед алтарем. Наступает тишина. Над ним видна голова распятого Христа в венце. Потом он поворачивается и поднимает хостию [65]
. Собрание верующих издает радостный крик. Начинается ритмическое топанье, от которого сотрясается деревянный пол.Она чувствует, что ее покачивает. В воздухе густой запах пота. Она хватает Бланш за руку.
– Я должна выйти! – шепчет она.
Бланш кидает на нее оценивающий взгляд и шепчет, прежде чем отвернуться:
– Еще немного потерпи.
Элизабет делает глубокий вдох, чтобы прояснилось в голове, но это не помогает. От пальцев ног словно поднимается зябкая волна. Достигает ее лица, кожу на голове покалывает от холода, и она проваливается в никуда.
Она приходит в себя и понимает, что лежит в пустой комнате, которую не узнает. Здесь Бланш, смотрит на нее сверху, здесь молодая женщина в белом халате.
– Простите, бога ради, – бормочет Элизабет, пытаясь подняться. – Я потеряла сознание?
Молодая женщина успокаивающе прикасается рукой к ее плечу.
– Все в порядке, – говорит женщина. – Но вам надо отдохнуть.
Элизабет переводит взгляд на Бланш.
– Прости, бога ради, – повторяет она. – Слишком много континентов.
Бланш недоуменно разглядывает ее.
– Слишком много континентов, – повторяет она. – Слишком много тягот. – Ее голос словно приходит откуда-то издалека. – Я не ела толком, – говорит она. – Наверное, в этом причина.