Элизабет Костелло

Но, возможно, она ошибается в том, что касается их интереса к нам. Или, точнее, она прежде была права, а теперь заблуждается. В ее золотую пору, хочется думать ей, она сама могла бы дать повод крылатому Эроту посетить землю. Не потому что она была такой уж красавицей, а потому что жаждала почувствовать прикосновение бога, жаждала до боли; потому что она в своих желаниях, таких неосуществимых, а потому и комичных, если предпринимать по ним какие-то действия, могла бы пообещать богу, что он насладится подлинным вкусом того, что отсутствовало у них дома на Олимпе. Но теперь, казалось, все стало иным. Где сегодня в мире найдешь такие бессмертные желания, какие охватывали ее тогда? Уж не среди личных объявлений в колонках знакомств – точно. «ОБЖ [101] 5 ф. 8 д., за тридцать, брюнетка, любитель астрологии, байкер, ищет ОБМ 35–45 для дружбы, удовольствий, приключений». Нигде не увидишь: «РБЖ [102] 5 ф. 8 д., за шестьдесят, приближается к смерти, и смерть спешит к ней, ищет Б, бессмертного в земной нематериальной форме для целей, которые невозможно описать никакими словами». В редакции нахмурятся. Скажут, непотребные страсти, и кинут ее в одну мусорную корзинку с педерастами.

Мы не призываем богов, потому что больше не верим в них. Она ненавидит предложения, которые держатся на «потому что». Мышеловка захлопывалась, но мышке каждый раз удавалось ускользнуть. И вообще, какая нерелевантность! Какое заблуждение! Хуже, чем Гёльдерлин! Кого волнует, во что мы верим? Единственный вопрос состоит в том, будут ли боги по-прежнему верить в нас, сможем ли мы сохранить последний язычок того пламени, которым когда-то горели они. «Для дружбы, удовольствий, приключений»: разве этим можно привлечь бога? Там, откуда они родом, развлечений более чем достаточно. И красоты тоже.

Странно, но по мере того, как желания становятся скупее, она все яснее и яснее понимает, что вселенной правит страсть. «Вы ведь изучали Ньютона?» – хотелось бы ей спросить у людей в агентстве знакомств (ей хотелось бы спросить это и у Ницше, если бы удалось с ним связаться). Страсть действует в обе стороны: А притягивает B, потому что B притягивает А, и наоборот: вот как мы строим вселенную. Или, если «страсть» слишком грубое слово, то, может быть, «влечение»? Влечение и случай: мощный дуэт, более чем достаточный по своей мощи, чтобы построить на нем космологию как для атомов и маленьких штучек с бессмысленными названиями, из которых состоят атомы, так и для альфы Центавра и Кассиопеи и великой бескрайней глуши за ними. И нас, и богов, беспомощных, носило на ветрах случая, но нас в равной мере притягивало друг к другу, не только к B, и C, и D, но и к X, Y, Z, а еще и к Омеге. И последнее, хотя и не по важности: нас звала любовь.

Видение, прозрение, в том смысле, в каком божественный свод прозревает радугой, когда прекращается дождь. Достаточно ли для стариков иметь время от времени как утешение эти видения, эти радуги, прежде чем на землю снова хлынет дождь? Неужели для того, чтобы понять эту модель, человек должен сначала дожить до преклонных лет и понять, что ноги уже не позволяют ему присоединиться к танцу?

Урок 8. У врат

Стоит жаркий день. На площади яблоку негде упасть. Лишь немногие удостаивают взглядом седовласую женщину, которая с чемоданом в руке выходит из автобуса. На ней голубое хлопчатобумажное платье, ее шея обгорела на солнце и усеяна капельками пота.

Мимо столиков, выставленных на улицу, мимо молодых людей, с чемоданом, колесики которого постукивают по булыжнику, идет она к вратам, где сонный человек в форме стоит на посту, опираясь на ружье, приклад которого покоится на земле.

– Это и есть врата? – спрашивает она.

Он утвердительно моргает один раз из-под фуражки.

– Я могу пройти?

Движением глаз он показывает на привратницкую с одной стороны.

В привратницкой, сколоченной из сборных деревянных панелей, удушающая жара. За маленьким столом, установленным на козлах, сидит человек в рубашке, пишет. Маленький электрический вентилятор гонит струю воздуха ему в лицо.

– Прошу прощения, – говорит она. Он словно и не слышит. – Прошу прощения. Может кто-нибудь открыть мне врата?

Он заполняет какой-то бланк. Не переставая писать, говорит:

– Сначала вы должны сделать заявление.

– Заявление? Кому? Вам?

Левой рукой он подвигает ей лист бумаги. Она отпускает ручку чемодана и берет бумагу. Обычный лист писчей бумаги.

– Прежде чем меня пропустят, я должна сделать заявление, – повторяет она. – Заявление о чем?

– О ваших приверженностях[103]. Во что вы верите.

– О приверженностях? И это все? Не о моем вероисповедании? А если у меня нет приверженностей? Что если я ничему не привержена?

Человек пожимает плечами. Он в первый раз смотрит прямо на нее.

– У всех нас есть приверженности. Мы же не скот. Мы все чему-то привержены. Напишите, чему привержены вы. В форме заявления.