Элизабет Тейлор

«Я не видел никакой необходимости, никакой нужды в том, чтобы официально объявлять о нашем намерении расстаться, — вспоминал он позднее. — Зачем объявлять о том, что и без того давно уже стало очевидным фактом. Однако чертовски трудно обговорить все детали, когда я находился в Нью-Йорке, а она в Швейцарии, или же через адвоката, который вынужден был мотаться между мной и ею. Поэтому она приехала ко мне, и мы решили, что будет лучше расстаться».

Перед тем как уехать из Гштаада, Элизабет попросила Питера Дарманина зайти вместе с ней в ее спальню, где она показала ему шкатулку, полную золотых амулетов.

«Она выбрала один, с надписью «Элизабет Тейлор» повторявшейся не менее пятидесяти раз, но затем передумала, добавив: «Нет, это будет слишком бросаться в глаза». Затем она отыскала золотой амулет, который ей подарили в Пизе. На нем было по-итальянски выгравировано «Obesanzo di Те», что означает «Не могу без тебя». Она подарила его мне, и с тех пор я с ним больше не расставался».

Перед отъездом из Швейцарии Элизабет дала обещание, которое так и не сдержала, — встретиться с Питером Дарманином в марте.

«Я глубоко переживал, когда она меня бросила, — рассказывал он. — Сначала я не мог сообразить, что, собственно, происходит. Я просто не понимал, что все кончено. Мы с ней договорились встретиться после того, как она вернется из Нью-Йорка. Ей было прекрасно известно, что у них с Ричардом все кончено, и поэтому она сказала, что хочет снова со мной увидеться. Я же сказал ей, что ни за что не соглашусь, если она вернется с этим ужасным типом — Уинбергом. Когда же настал март, а она так и не вернулась, я угрохал сотни долларов на телефонные звонки, пытаясь дозвониться до нее, или же часами ждал, когда же она первой даст о себе знать, но все напрасно. Она просто не желала меня знать, а Чен Сэм даже не соединяла меня с ней.

Я любил ее тогда, да и сейчас люблю, — вспоминал Питер Дарманин спустя четыре года. — Единственное, что от нее требовалось сделать, это позвонить мне. Я по первому ее зову примчался бы к ней — где бы она ни находилась».

В ту пору Элизабет с лихвой хватало личных переживаний. В Нью-Йорке Ричард Бертон сказал ей, что ему нужен развод, потому что он хочет жениться на Сюзи Хант.

«Какого черта ты заставил меня лететь сюда за тридевять земель? Только для того, чтобы сказать мне это?» — выкрикнула Элизабет и бросилась вон из его люкса в отеле «Ломбардия». После чего позвонила бродвейскому продюсеру Александру Коэну, чтобы тот отменил прием, запланированный в честь ее дня рождения. К этому времени Коэн был вынужден объяснить приглашенным гостям, что следует понять, что сейчас для нее самое трудное время. Элизабет же села на самолет, летевший в Калифорнию, чтобы в очередной раз найти забвение в объятиях Генри Уинберга.

«Ричард Бертон, можно сказать, наплевал ей в самую душу», — заявил Уинберг. Голливудские друзья Тейлор тотчас принялись названивать Уинбергу, предлагая устроить в честь ее дня рождения вечеринку, но он отверг их все предложения.

«Ей никого не хочется видеть, — возражал он. — Она передает всем своим друзьям привет, но никаких вечеринок не желает. Ей сейчас не до этого».

Вместо того чтобы праздновать свой сорок четвертый день рождения вскоре после окончательной размолвки с мужем, Элизабет уединилась в тени пальмовых ветвей отеля «Беверли-Хиллз». Затем она переехала вместе с Генри Уинбергом в дом, временно снятый ею в Лос-Анджелесе в районе Трусдейл. Газеты подсыпали соли на ее душевные раны, публикуя многочисленные фото и рассказы о том, как Бертон водил Сюзи Хант по тем же самым небольшим бистро, где когда-то бывал вместе с Элизабет. Когда Бертон входил в эти ресторанчики под руку с британской фотомоделью, присутствующие вставали и начинали аплодировать. В пьесе «Эквус» он продемонстрировал, по словам критика «Нью-Йорк тайме» Уолтера Керра, самую проникновенную игру за всю свою театральную карьеру. После долгих лет, когда Бертон разменивал себя и свой талант на второразрядные картины, семейные скандалы и саморазрушительные запои, теперь он, казалось, превзошел всеобщие ожидания. Билеты в «Плимут-Тиэтр» продавались очень бойко, и Бертон снова превратился в кумира всего Бродвея. Значительная часть этих восторгов, говорил он, предназначалась его двадцатисемилетней возлюбленной, которой, по его словам, он был обязан возвращением к жизни и спасением своей карьеры.

«Я знаю одно — Сюзан вытащила меня из трясины, — заявил он. — Я повстречал ее как раз в тот момент, когда в последний раз мне пришлось взывать о помощи. Своим энтузиазмом она вдохнула в меня жизнь. И теперь я способен радоваться миру, как никогда раньше». Читая газеты, Элизабет с горечью отметила про себя, что ее бывший муж заявил о своей готовности ради новой любви найти в себе силы покончить с пьянством, и готов ради Сюзан Хант начать трезвую жизнь — нечто такое, чего он не делал ради Элизабет.