Элизабет Тейлор

На следующий день Элизабет вместе с братом, его женой и представителем «МГМ» Биллом Лайоном смотрели у нее дома по телевизору церемонию вручения наград киноакадемии.

Лайон приехал к ней на тот случай, если Элизабет вдруг удостоится «Оскара» за роль в ленте «Округ Рейнтри».

«Элизабет была одета в одно из тех великолепных домашних платьев, которые так нравились Майку, — вспоминал Лайон. — На ней не было ни косметики, ни драгоценностей, ничего, кроме обручального кольца самого Майка. То была единственная вещь, которую удалось найти среди обломков рухнувшего самолета, — символ их супружеского союза. Мы включили телевизор, и одна из первых наград, за технические достижения, досталась системе «Тодд А-О». Разумеется, это тотчас напомнило ей, как год назад Майк удостоился «Оскара», как он подбежал к ней и расцеловал. Она так и осталась сидеть, и только слезы катились у нее по лицу. Она плакала совершенно беззвучно, лишь слезы все также лились из ее глаз. Наконец, когда дело дошло до вручения самых престижных наград, она сказала:

«Мне ни за что не победить. Награду отдадут Джоан Вудворд. Мне сейчас во всем не везет. Теперь, когда Майка нет в живых, мне уже не на что надеяться, ни на какую удачу».

Действительно, Джоан Вудворд получила «Оскара» как лучшая актриса, и Элизабет отдала Лайону распоряжение, чтобы тот послал Джоан букет белых орхидей и записку, в которой говорилось:

«Наилучшие пожелания, поздравления и искренний привет от Элизабет Тейлор-Тодд и также от Майка».

«После этого она дала волю слезам, и нам пришлось отнести ее наверх, в спальню, — рассказывал Лайон, — это был в высшей степени драматический случай».

Эмоциональное состояние Элизабет было столь шатким, что Майк Тодд-младший решил вызвать из Нью-Йорка в Калифорнию секретаря своего отца, чтобы тот за нею приглядывал.

«Мне ни разу не приходилось видеть, чтобы человек терзался горем так долго, — вспоминал секретарь. — Лиз тогда не снималась. Она безвылазно сидела дома и безутешно рыдала ночи напролет. Она все говорила, и говорила, и говорила, а я слушал. Она считала себя виноватой в случившемся, укоряя себя за то, что отказалась лететь вместе с Майком. Тогда у нее была простуда, и она осталась дома».

Доктор Кеннамер все это время пичкал актрису таблетками, сначала, чтобы она могла уснуть, затем — чтобы взбодриться, успокоиться и перестать плакать. Элизабет так сильно переживала, что даже снотворное ей мало помогало, и тогда доктор давал ей другие таблетки, в качестве противодействия. В результате этих пилюль оказалось чересчур много. Элизабет отказывалась от еды и только пила пиво с попкорном».

Элизабет брала с собой в постель рубашку Тодда, которая была на нем перед тем, как он улетел. Пижаму покойного мужа Элизабет хранила под подушкой. Она отказывалась менять постельное белье, заявляя, что хотела бы как можно дольше сохранить рядом с собой запах мужа. Она дала клятву никогда не снимать с пальца его кольцо.

«Пусть мне отрежут палец, если им вздумается снять его у меня с руки».

Элизабет погрузилась в глубокую депрессию и на протяжении нескольких дней не вставала с постели. Посторонние люди были вынуждены взять на себя заботу об ее доме, о ее собаках, кошках и детях. Единственным известием, которое заставило её встрепенуться, была новость о том, что юная дочь Ланы Тернер, Шерил, заколола ножом любовника матери, Джонни Стомпанато.

«Она отвернулась к стене и беспрестанно твердила: «Бедная Лана! Бедная Шерил!» — вспоминала Хелен Роуз. — Я по нескольку раз в день звонила Лане — Элизабет хотелось хоть как-то ее утешить. Несмотря на ее собственные страдания, Лана не выходила у нее из головы».

После трех недель кататонического ступора, Элизабет начала подумывать о «Кошке на раскаленной крыше». Она заявила, что больше не намерена сниматься, однако ее мучило любопытство, как там продолжается работа над фильмом. Секретарь Тодда позвонил режиссеру и поинтересовался, нельзя ли Элизабет заехать к ним на минутку. Когда же она приехала на съемочную площадку, там вовсю шла работа, а вся команда была словно на иголках. Оказывается, Пол Ньюман, Берл Айвз и Мадлен Шервуд снимались в сцене, в которой Айвз в роли Большого Папаши впервые понимает, что может умереть. Элизабет несколько минут наблюдала за ходом съемок, а затем поднялась, чтобы уйти.

«Приходи завтра, если тебе захочется», — сказал ей Ричард Брукс.

«Постараюсь, если вы снимете со мной хотя бы малюсенький эпизод» — ответила Элизабет.

Брукс пришел в восторг. Элизабет спросила его, можно ли ей приехать на съемки после обеда, а не утром, как всем остальным. Обрадованный режиссер ответил согласием.

«Я догадывался, что она попросила меня об этом из-за снотворного», — вспоминал Брукс.