Элизабет Тейлор

Эдди Фишер также воспользовался моментом, обратив скандал себе на пользу, и начал турне по ночным клубам. Когда его спрашивали, почему каждое свое выступление он открывает песней «Арри-видерчи Рома», розовощекий певец отвечал: «А что мне по-вашему петь? «Возьми меня с собой на бал»?

«Позднее Эдди появился в нью-йоркском «Зимнем саду» в обществе Джулиет Прауз — та вскарабкалась на сцену, напевая: «Я Клеопатра, я нильская нимфа». Покачиваясь и притопывая, она продолжала: «Она крутит задом, как Элвис когда-то... Ну кто из мужей устоит перед ней — вот где ловушка для наших парней».

Элизабет, услышав об этом номере, обиделась и поспешила пожаловаться Джиму Бейкону:

«Эдди выставляет меня перед всеми какой-то нимфоманкой».

Обняв ее за талию, Бейкон сказал:

«Мне всегда нравились нимфоманки».

Но Элизабет было не до смеха. Она вызвала в Рим своего адвоката и объявила о своем намерении развестись с Эдди, который, в свою очередь, согласился подать на развод в Неваде. Сибил Бертон тем временем продолжала утверждать, что ее браку с Ричардом «ничего не угрожает, так что прошу не беспокоиться». В доказательство своих слов она вернулась в Рим, дабы снова взять мужа в свои руки. Ричард в это время обосновался с Элизабет в миленьком розовом бунгало, которое они тайно снимали в Порто Сан-Стефано. Когда же Бертону позвонили, что к нему едет жена, он собрался было уйти. Элизабет потребовала, чтобы он остался. На что Бертон ответил, что должен вернуться к жене. Элизабет подняла крик и пригрозила, если он бросит ее одну, наложить на себя руки.

«Давай, валяй, кто тебе не дает», — отвечал пьяный Ричард Бертон, оказавшийся меж двух огней.

Через несколько часов Элизабет в очередной раз срочно доставили в римский госпиталь «Сальвадор Мунди» для промывания желудка. В результате интенсивных попыток привести ее в чувство все ее лицо покрылось синяками, и она еще несколько недель не могла снова приступить к работе. Неожиданно протрезвев, Бертон велел жене возвращаться в Лондон и оставаться там, пока не закончатся съемки картины. Чтобы как-то ублажить Сибил, он был вынужден сделать публичное заявление о том, что развода не будет.

После этих слов Сибил согласилась уехать из Рима. Элизабет вернулась к работе, и чтобы как-то ублажить ее, Ричард наведался к Булгари, где за 150 тысяч долларов приобрел изумрудную брошь.

График съемок «Клеопатры» уже давно полетел ко всем чертям, а затраты выросли до астрономических цифр. Неудивительно, что студийное начальство грозилось прикрыть проект. «XX век — Фокс» потребовала, чтобы Элизабет, которая по-прежнему продолжала получать по 50 тысяч долларов в неделю, закончила свои сцены к июню. Джо Манкевич получил распоряжение завершить все съемки еще через две недели. Накал страстей достиг такой силы, что акционеры с треском уволили Спироса Скураса с поста президента студии «XX век — Фокс». Его преемник с подобным треском уволил Уолтера Вангера, продюсера «Клеопатры», и Джо Манкевича, ее режиссера. В конечном итоге, студия решила отыграться и на звездах. Ричарду и Элизабет был предъявлен иск на сумму в 50 миллионов долларов, на том основании, что они своим поведением якобы угробили проект.

В июне, после 215 дней съемок, Элизабет наконец завершила свой последний эпизод. Однако она не позволила студии сделать по этому поводу публичное заявление, опасаясь, что Сибил тотчас примчится в Рим. Элизабет осталась при съемочной группе, чтобы быть рядом с Бертоном, и по мере того, как близился последний день съемок, их участники стали заключать одно за другим пари относительно дальнейшего развития событий. Большинство придерживались того мнения, что Ричард вернется к жене, как то неизменно случалось и раньше. Некоторые были настолько уверены в неизбежном конце романа, что на всякий случай заказали машину скорой помощи — что-то еще будет, когда Элизабет услышит эту новость.

«Я был там и видел припаркованную скорую», — вспоминал кинокритик Холлис Алперт.

И хотя Элизабет до безумия влюбилась в Бертона, она прекрасно понимала, что ее возлюбленного мучает чувство вины перед своей семьей, особенно перед младшей дочерью Джессикой, которая родилась умственно отсталой.

Она послала Бертону письмо, в котором говорила, что порывает с ним. Она слишком любит его, писала Элизабет, и ей мучительно видеть, как он губит себя.

«Никто не мог прямо смотреть друг другу в глаза. Особенно страдали дети», — рассказывал Бертон.

Роман был окончен, и Элизабет ощутила полное одиночество и неприкаянность. С тоски она даже стала названивать Эдди в Соединенные Штаты. На каждую его очередную премьеру она посылала ему в гримерную букет лиловых роз. Теперь она умоляла его передумать и не подавать в Лас-Вегасе на развод.

«Нет, — отрезал Эдди. — Я подаю... Я не хочу еще раз пройти через нечто подобное. Все кончено». Стоявшему рядом с ним приятелю он прошептал: «Я еще докажу ей, что я настоящий мужчина».

Элизабет не унималась, и — как Эдди признался годы спустя — они тайком договорились о примирении.