Элизабет Тейлор

Элизабет помогла Джону Уорнеру воплотить в реальность мечту всей его жизни и, разумеется, ожидала, что он разделит ее с ней. Ведь, в конце концов, кто, как не он, пообещал ей, что они во всем будут партнерами. И, тем не менее, когда Элизабет попросила для себя кабинет рядом с ним, чтобы они могли работать бок о бок, в ответ прозвучало «нет». Ей было велено оставаться дома, где ей не оставалось ничего другого, как есть, пить и смотреть телевизор, находясь в четырех стенах. По вечерам сенатор допоздна засиживался у себя в офисе, в то время как его жена в полном одиночестве дожидалась его дома. Ее счета за телефон достигли астрономической суммы — Элизабет от скуки названивала друзьям по всему свету. Для женщины, привыкшей купаться в лучах всеобщего обожания, это было воистину жалкое существование. В 1980 году отношения между супругами ухудшились настолько, что люди начали замечать раздражение Элизабет. Она передразнивала его напыщенное самодовольство и даже во всеуслышание обозвала мужа чинушей — за его нежелание поддержать поправку о равных правах. Дома же она метала громы и молнии из-за того, что Уорнер не позволил ей держать прямо в гостиной ее четырех не приученных ни к какому порядку четвероногих питомцев. В результате одна из собак, Дейзи, угодила на мидалбергской ферме под трактор, а другая, Салли, утонула в джорджтаунском пруду.

Элизабет с трудом сносила оковы подобного существования. Летом она выступила в роли председательницы гала-концерта в центре сценических искусств. Ей даже удалось привлечь к участию таких своих старых друзей, как Берт Рейнольдс, Род Маккуэн, Джонни Кэш и Лайза Миннелли. После концерта Элизабет пошла за кулисы, чтобы от души выпить, посмеяться и пошутить со своими друзьями по шоу-бизнесу, но вскоре туда пожаловал и сам Джон Уорнер.

«Вы только взгляните, — съехидничала Элизабет. — Ну кто бы мог подумать, кто это к нам пришел!»

Элизабет не сомневалась, что Уорнер потащит ее домой, где, облачившись в шелковую пижаму, завалится пораньше спать, чтобы не проспать завтра утром. Ей же, разумеется, хотелось остаться и всю ночь кутить со своими приятелями.

На протяжении долгого времени супруги жили по разному расписанию — Уорнер вставал ни свет ни заря, а Элизабет просыпалась за полдень. Иногда он оставлял ей на подушке записку. Общался же он с ней главным образом при помощи секретарей.

В мае, когда у Элизабет было запланировано удаление небольшой опухоли на лице, Уорнер не поехал вместе с ней в больницу. Вместо этого он в половине шестого утра набросал ей послание на официальном бланке Сената Соединенных Штатов. Черной ручкой он нарисовал птичку, сидящую на изображении сердца, и слово «чик-чирик». Внизу же подписал: «Удачи тебе сегодня, Храбрая Леди! Люблю тебя!»

Другая записка, также написанная в половине шестого утра на официальном бланке Сената США, гласила: «Люблю тебя и желаю хорошего дня. Я так переживаю из-за военных переговоров, что встал пораньше, чтобы увидеть рассвет и почерпнуть вдохновения для моей сегодняшней речи. Если мы (Sic!) желаем присоединиться ко мне, чтобы навестить девяностолетнюю мать Хаякавы, это было бы просто здорово!!! Целую!»

Однако вскоре прекратились и записки. К тому времени, когда Элизабет решила вернуться к работе, они с Джоном Уорнером уже жили каждый своей жизнью. Он оставался в Вашингтоне, она разъезжала по стране со своим спектаклем.Аплодисменты, которые каждый вечер выпадали на ее долю, служили ей неплохой поддержкой, однако и их было явно недостаточно для той, что привыкла находиться в центре внимания все двадцать четыре часа в сутки. Во время гастролей Элизабет льнула к своему продюсеру, Зеву Буфману — тот пытался ублажить свою звезду — он засыпал ее цветами, заказывал для нее «роллс-ройсы», а также преподнес бриллиант стоимостью в пять тысяч долларов. Он повесил на дверь ее гримерной звезду из чистого золота и в качестве прощального подарка преподнес ей накидку из норвежского песца, на спине у которой голубым и пурпурным бисером были выбиты две целующиеся птички. Коротышка-продюсер, где только мог, заменял собой Джона Уорнера, сопровождая Элизабет на их поздние ужины и ночные дискотеки. Вскоре их уже видели держащимися за руки, а то и за страстными поцелуями. Бульварные газетенки быстро разнюхали про этот роман и принялись рассуждать о том, что любовники оказались на грани развода со своими законными супругами.

Буфман утверждал, что никакого романа между ними нет и быть не может. «Сенатор просто не в состоянии все время находиться в Нью-Йорке, — говорил он. — Ну а поскольку именно я уговорил Элизабет взяться за эту пьесу, а кроме того, мне вскоре стало ясно, каких нервных затрат требует от нее эта роль в «Лисичках», что после каждого спектакля ей необходимо расслабиться и отдохнуть, то кому как не мне повсюду сопровождать ее. Между нами сложились теплые дружеские отношения. Я бы назвал их чем-то вроде театрального братства. И в данном конкретном случае я чувствую, что просто обязан находиться рядом с ней почти все свое время. Да я и не против».