Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

Впрочем, наблюдая обряд своего крещения, Луиза, теперь уже Елизавета, поразилась его красочности, сверкающим ризам священников, ангельским голосам хора, тысячам огоньков свечей, отражающихся в золотых окладах и великолепном иконостасе церкви.

Она с умилением и истинным интересом крестилась православным крестом, вполголоса подпевала «Отче наш» — уже выученную ею молитву — и чувствовала себя словно заново родившейся к другой, непривычной ей жизни.

Денёк ей дали отдохнуть от утомительной церковной службы, а на третий после миропомазания была назначена церемония обручения.

Эту церемонию она запомнила плохо, потому что ни ангельского хора, ни сияния свечей в домовой церкви не было, и она волновалась, стоя рядом с Александром, разодетым в белоснежный камзол с кружевными манжетами и пышной грудой кружев на груди, и постоянно сравнивала свой наряд с его нарядом.

Нет, пожалуй, она выглядела не хуже. Её парчовые юбки, затканные золотом, драгоценные ожерелья на открытой груди и свисающие до самой шеи тяжёлые золотые подвески, подаренные Екатериной, делали её царственно-величавой и неотразимой в высокой пудреной причёске, с лёгким румянцем на щеках. Она мельком взглянула на себя в громадное зеркало, когда проходила дворцовыми анфиладами, и поразилась величественной стройной девушке в роскошном наряде из серебряной парчи, сверкающей от блеска бриллиантов.

Только тут поняла она, как она красива, она, чьим предметом зависти всегда была Фридерика с её громадными карими глазами и копной пышных кудрявых волос...

Что ж, она победила, она, приехавшая в Россию, словно сирота, без отца и матери, которые могли бы руководить её поступками, повела себя так, что могущественная императрица была очарована её красотой и манерами, её умом и способностью выразить свои мысли стройно и непосредственно, её чувствами, за которыми угадывалась тонкая душа, умеющая ценить прекрасное и восхищаться произведениями искусства.

В первое же время по приезде она поразила Екатерину, называя ей те картины и статуи, которых так много было в Эрмитаже, и выказывая восторг умением императрицы со вкусом и великолепием приобретать эти шедевры живописи и скульптуры. А ничто так не нравилось Екатерине, как искренняя и тонкая похвала её вкусу. И полетело письмо Элизы в Карлсруэ, к матери, которая на всю жизнь стала поверенной её маленьких секретов и больших тайн:

«Теперь, мама, я целую великого князя Александра. Расскажу Вам, как это произошло. Позавчера, в пасхальное воскресенье, одетые в богатые русские платья, мы побывали (с пожеланиями к празднику) у императрицы, а потом, после обеда, были на вечерней церковной службе. По возвращении зашли с императрицей в Эрмитаж, и в своей комнате она преподнесла мне фарфоровую корзиночку, наполненную фарфоровыми же яйцами, сделанными на здешней фабрике, сказав, что я должна поделиться ими с моей сестрой Фрик, а великому князю Александру был сделан ею такой же подарок для него и его брата Константина.

Когда мы вернулись из Эрмитажа, он показал императрице одно яйцо, которое хотел бы преподнести мне.

Надо сказать, матушка, что здесь на Пасху существует такой обычай — обмениваться друг с другом яйцами и целоваться при этом.

Когда Александр показал яйцо императрице, она сказала ему, чтобы всё сделал по-русски. Он сначала отказался, сказав, что не осмеливается, но императрица посоветовала обратиться к графине Шуваловой, моей статс-даме.

Мы вернулись в наши апартаменты, и он рассказал об этом графине Шуваловой, а когда все вышли из комнаты, преподнёс мне яйцо и поцеловал в обе щеки.