Александр потянул за собой Елизавету, сошёл с помоста и опустился на колени перед Екатериной. Но Елизавета не успела сделать то же самое — императрица сама встала, обняла своего старшего внука и поцеловала его.
Слёзы показались на её глазах, когда она двумя руками коснулась головы Елизаветы и тоже обняла её и ласково поцеловала. Слёзы градом посыпались из глаз Елизаветы: ей вдруг показалось, что это мать целует и поздравляет её.
Екатерина отстранилась, и к молодым подошли отец и мать Александра.
Павел Петрович вытянул шею, неловко обнял сына значительно выше его ростом. Александр послушно склонил голову, подставляя под поцелуи отца щёки. Потом Павел подвинулся к Елизавете.
В толпе всё замечали, следили за каждым движением — это был красивый спектакль.
— Она так похожа на свою тётку, — шептались старухи, залитые бриллиантами на морщинистых шеях, — видно, первая любовь не ржавеет...
Они ещё помнили Наталью Алексеевну, первую жену Павла. Племянница словно повторяла её лицом и статью.
Слёзы у Елизаветы сразу высохли, когда к ней подплыла разряженная свекровь — Мария Фёдоровна.
Она долго целовала лоб и шею Александра, а когда повернулась к Елизавете, лишь холодно чмокнула её в лоб и невнятно проговорила полагавшиеся поздравительные слова. Она произнесла их по-немецки и добавила, что ждёт внуков.
Так же холодно ответила и Елизавета. Странно, почему между ними даже здесь, в церкви, после венчания, установился этот холодный равнодушный тон. Елизавета тут же одёрнула себя: эта дородная женщина должна была заменить ей мать, она и была её второй матерью, но её сердце тянулось больше к Екатерине, умевшей быть всегда весёлой и приветливой, а не к этой немке, блёкло-голубые глаза которой были как два пронзительных буравчика, смотрели подозрительно и сухо.
В парадных залах Зимнего уже был накрыт стол на четыреста мест, а за окном забухали пушки, приветствуя рождение новой семьи в царском доме, и заблистали в небе фейерверки, выписывая огненными линиями вензеля новобрачных.
Длительное сидение за столом, несметные еда и питьё утомили Елизавету. Екатерина первая заметила её состояние и шепнула графине Шуваловой, чтобы та приготовила молодых к выходу из-за стола...
Долго ещё бушевал пир во дворце, но и Екатерина не осталась за столом — она была очень воздержанной, мало ела, не ужинала никогда, а вина не употребляла вообще.
Перед опочивальней молодых осыпали зерном, пшеницей и отборной рожью, ввели в апартаменты, приготовленные для их житья, и оставили одних...
Едва Елизавету раздели, едва вошёл к ней Александр в бархатном архалуке[10]
, как она юркнула под пуховик, зарылась носом в складки тончайшей подушки и сразу закрыла глаза.Александр тоже не выдержал напряжения стольких часов и тоже нырнул под одеяло.
Сонное дыхание слышалось в опочивальне Елизаветы. Ни тот, ни другой не открыли глаз, оказавшись вместе, под одним пуховиком, сладко заснули, нарушая все традиции первой брачной ночи.
Теперь уже Александр пишет своим тёще и тестю письма.
Как безмятежно и легко его письмо! Как будто он упоен своей любовью.
А между тем в постели им очень трудно друг с другом. Её осиная талия раздражает его, а тонкие руки не слишком страстно сжимают его шею...
Ах, как неопытна, как стыдлива она в постели! И тон её писем к матери совсем другой: