Елизавета Петровна

Среди могущественных противников канцлера находились два самых опасных — французы Шетарди и Лесток, сила и влияние которых опирались на доверительное отношение к ним императрицы, на их участие в возведении ее на престол. В своем месте было рассказано о ловкой и беспощадной расправе Бестужева с самым умным и предприимчивым из них — маркизом Шетарди. Через четыре года пришел черед и для Лестока.

В отличие от образованного и вдумчивого Шетарди, Лесток отличался легкомыслием, сочетавшимся с остроумием, — он часами мог болтать о всякой всячине с Елизаветой Петровной, чем доставлял ей несравненно больше удовольствия, чем докучливые министры, пристававшие к ней с делами.

В 1747 году прусского посла в Петербурге сменил Финкенштейн, которому король повелел сделать «все, что находится в человеческой возможности», чтобы убрать Бестужева с должности канцлера. Убедившись в невозможности подкупить Бестужева, к тому времени получавшего пенсион от Австрии, Финкенштейн решил достичь цели, пользуясь ранее оказываемыми услугами Михаила Илларионовича Воронцова.

По настоянию Бестужева Воронцов в 1744 году получил должность вице-канцлера. Бестужев полагал, что этими хлопотами укрепит свое положение при дворе — в лице Воронцова обретет верного союзника, но ошибся. Поначалу Воронцов поддерживал канцлера, оказал услугу в разоблачении Шетарди, но потом не устоял от соблазна за мзду оказывать услуги его злейшему врагу — Фридриху II. Сначала Воронцову король подарил драгоценный перстень и свой осыпанный бриллиантами портрет, в следующем году исхлопотал ему титул графа Священной Римской империи, а в 1744 году отправил повеление своему послу Мардефельду предложить Воронцову 50 тысяч рублей и ежегодный пенсион.

Михаил Илларионович не смог противостоять соблазну, поддался подкупу и, следовательно, из единомышленника канцлера превратился в его противника. Свою лепту в изменение позиции Воронцова внесли и его честолюбивые замыслы: ему было хорошо известно, что он пользуется неизмеримо большим доверием императрицы, чем Бестужев. Враги канцлера со всех сторон жужжали в уши Воронцова, что он, а не Бестужев должен занимать кресло канцлера. Воронцов тоже считал унизительным для себя плестись в фарватере Бестужева, которому он должен был подчиняться по службе.

Занять кресло канцлера Воронцов мог только в том случае, если будет придерживаться внешнеполитического курса, отличного от курса Бестужева, и перейдет в стан его противников. Воронцов так и сделал — поступившись честью, он примкнул к «партии» Шуваловых, считавших более выгодным для России союз не с Австрией и Англией, а с Францией и Пруссией.

Надежды Воронцова стать канцлером оказались эфемерными — желаемой должности ему довелось ожидать без малого четырнадцать лет, но положение Алексея Петровича он усложнил, ибо Бестужеву вновь пришлось бороться против своих врагов в одиночестве.

Воронцов привлек в сообщники генерал-прокурора Сената Никиту Юрьевича Трубецкого, «наинепримирительнейшего графа Бестужева неприятеля». У них созрел план физического уничтожения Бестужева, о котором тому стало известно из перлюстрированной переписки, о чем он не преминул сообщить Елизавете Петровне. Императрица убедилась, что угроза личной безопасности существует не только для Бестужева, но и для нее. План императрицы состоял в том, чтобы сначала взять под стражу секретаря Лестока, его племянника капитана Шапизо, с тем чтобы угрозами добиться от него подтверждения преступных намерений Лестока и его сообщников, в том числе и намерения восстановить на троне Иоанна Антоновича. Показания Шапизо вместе с кучей перлюстрированных писем Финкенштейна привели Елизавету Петровну в такую ярость, что она велела расправиться с ним круче, чем с Шетарди, — сослать в Сибирь. Елизавете разъяснили, что Шетарди выступал в роли частного лица, а Финкенштейн являлся послом и пользовался дипломатической неприкосновенностью.

За умевшим всем нравиться Лестоком, не скупившимся на обещания, числилось еще одно преступление, впрочем, в XVIII веке не считавшееся тяжким, — получение пенсионов и единовременных пособий от иностранных дворов. Подкуп вельмож считался делом настолько обычным, что о нем знали все. Наглость, чрезмерная алчность и легкомыслие Лестока привели к тому, что он исхитрился одновременно получать мзду от трех дворов: французского, английского и прусского. Все эти дворы зря раскошеливались, ибо после дела Шетарди кредит доверия его приятелю настолько пал, что он практически никому из своих благодетелей не мог оказать помощь.

Сколь низким было доверие к Лестоку, явствует из его разговора с императрицей, во время которого он всячески расхваливал М. И. Воронцова. Выслушав комплименты, Елизавета ответила: «Я имею о Воронцове очень хорошее мнение, и похвала такого негодяя, как ты, может только переменить это мнение, потому что я должна заключить, что Воронцов одинаких с тобой мыслей».