Эллинистический мир

и истинные причины войн. Как первостепенные среди причин

он выделяет деятельность сильных личностей (таких, как

Ганнибал или Сципион), характер государственных учреждений

и нравов (он считает, что соперничество между Римом и

Карфагеном было неизбежным в силу некоего детерминизма),

экономические факторы (он великолепно показывает роль,

которую сыграли в римской политике капитал, биржа, купцы),

социальные факторы, настаивая на важной роли

малонаселенности в упадке Греции. Таким образом, для него

109

история – не изложение фактов, а продукт осмысления

действительности, ориентированный на пользу.

По мнению П. Педеша, чтобы воздать историку должное, его

надо сравнить с прославившими эпоху учеными – Эратосфеном,

Кратетом, Агатархидом. Полибий был движим теми же

чувствами, что и эти ученые, – «любопытством, <106> любовью

к разуму, пристрастием к тщательности и точности, чувством

синтеза, верой в науку».

Несмотря на старание объяснить все с позиции разумного и

рационального, Полибий часто упоминает Тюхе (Фортуну). Но

«случай», судя по всему, он допускает в историю не чаще, чем

Провидение. Таким образом, Тюхе представляет собой нечто

вроде остаточного явления, ибо событиям человеческой жизни

автор старается найти естественные причины. Так, по его

мнению, римские завоевания – это результат продуманного

плана я продукт исключительных качеств римского народа.

Исходя из таких принципов, Полибий создает

непревзойденный по точности труд. Сведения, которыми он

пользовался, заслуживают доверия: автор сам участвовал во

многих событиях, а о многих ему представлялась возможность

узнать в кружке Сципионов в Риме. Таким образом, основным

источником информации, которому он больше всего доверял,

был его личный опыт. Кроме того, Полибий много

путешествовал на Западе (Этрурия, Цизальпинская Галлия,

Альпы, Испания; атлантическое побережье Африки, вдоль

которого он прошел на кораблях, доверенных ему Сципионом) и

в Египте, он своими глазами видел места, где происходили

описанные им события. К тому же Полибий много читал –

предшественников и современников, латинских анналистов и

греческих историков, географов, философов. И наконец, он имел

доступ к архивам, в частности к записям великого понтифика и

к архивам Персея, привезенным в Рим после Пидны.

Полибий постоянно обращает внимание на объективность,

забывая о ней лишь тогда, когда говорит об этолийцах или

Персее, которых ненавидит. «Истина для истории, – пишет он, –

то же, что глаза для животных: если их вырвать, животное

становится бесполезным». Он так далеко заходит в своей заботе

об истине, что почти не использует реконструируемые речи

исторических деятелей, что было обычным явлением для

греческой историографии.

110

И все-таки Полибий всегда присутствует в тексте, часто

прерываемом отступлениями, полемикой, в которых он теряет

свою беспристрастность. Постоянно судящий и критикующий,

движимый иногда странной суровостью, он далек от

презрительной бесстрастности великого Фукидида.

Чрезвычайно важным является вопрос о его отношении к

римлянам. Его даже упрекали в сотрудничестве. <107>

Очевидно, на Полибия произвело сильное впечатление то,

что открылось перед его взором в Риме, и он не скрывает своего

восхищения этим мудрым, терпеливым, серьезным и

энергичным народом. Но затем его пыл несколько поостыл. Он

заметил то, как грубо римляне разрешали конфликты, заметил и

угрожавший Риму кризис, предвидя его упадок.

Форма – слабая сторона творчества Полибия. У него

отсутствовали воображение и эмоции. Он не умел живописать и

продемонстрировал склонность к трудным для понимания,

абстрактным терминам. Современный критик сказал о нем без

особого преувеличения, что его можно читать на любом языке,

кроме его родного. В этом он был одинок среди талантов,

озабоченных тем, чтобы нравиться. Полибий прежде всего

стремился понять, объяснить, убедить, что он и делал с такой

глубиной, что остается для нас одним из самых основательных

историков античности.

Бесстрастие мудреца и аппетит ученого

Философские кружки

Во времена Платона и Аристотеля философия была

настолько блистательна, что после них казалась обреченной на

застой. Тем не менее на протяжении всей эллинистической

эпохи она оставалась одной из самых живых ветвей греческой

мысли. Не только сохранились и получили дальнейшее развитие

традиционные теории, но и появились оригинальные, глубоко

трогавшие элиту мысли.

Обязательной для философа стала дисциплина. Никаких

отшельников, напротив, хорошо организованные школы со

своими традициями, помещениями, руководителями