Эллинистический мир

страстей. Созданные ею пейзажи милы, изящны, приятны для

глаза уставшего человека. Это как раз те самые пейзажи,

которые мы в память об Александрии называем

«идиллическими». Непременными штрихами такого пейзажа

были кристально чистый источник, ручеек, замшелые камни,

ковер шелковистой травы, тенистые деревья, холмы, поросшие

миртом и оливами, пчелы, собирающие мед, птицы и цикады.

Живут там крестьяне и многочисленные пастухи, но это не

аркадские пастухи – они свободно живут среди холмов, их

окружают милые их сердцу животные, за которыми они

трогательно ухаживают и которых называют по именам. Авторы

возносят этих пастухов над жизнью в своем горячем стремлении

к красоте, к прекрасным стихам и музыке. Их пастухи поют

песни, состязаясь между собой в пении (так называемое

«амебейное пение», когда два певца обмениваются двустишиями

па одинаковые или противоположные темы). Наиболее точно эта

форма выражена у Феокрита и, судя по всему, была широко

распространена в пастушеской среде на Сицилии. Возможно,

основным источником буколического жанра является народная

поэзия. Она существует и поныне в тех местах, где еще остались

пастушеские традиции, – на той же Сицилии, на Сардинии, в

Басконии. Темы для импровизации Феокриту давали поговорки,

концентрировавшие сельскую мудрость. Примером сюжета

амебейной песни может служить несчастная любовь <100>

сицилийского пастуха Дафниса. Не думаю что было бы уместно

настаивать на религиозном происхождении буколического

жанра, как это делает Р. Резенштейн, считавший, что во время

религиозных праздников в честь Диониса и Артемиды братства

103

пастухов пели гимны своим богам, а амебейные песни стали как

бы их литературным переложением.

Существовали и другие способы бегства от

действительности. Например, александрийцы не обходили

вниманием поэзию путешествий, имея особую склонность к

необыкновенным путешествиям в экзотических странах. Так,

Аполлоний мечты о приключениях древних приспосабливал к

уровню знаний и вкусам своих соотечественников. Один из

самых известных отрывков «Аргонавтики» Валерия Флакка

уводит героя в туманные западные страны к кельтам, к большой

реке с многочисленными рукавами, которая похожа то на реку

По, то на Рейн, а иногда и на Рону. Географические

представления, порой ошибочные, а порой достаточно точные

(упомянуты швейцарские озера и Геркинейские горы –

Шварцвальд), возможно, заимствованы у Тимея.

Александрийцев интересовали метаморфозы, примеры которых

в изобилии давала мифология. Тем не менее (и это не парадокс)

они могли заставить звучать и конкретную, реалистическую

деталь. Они прибегали к пространным описаниям – экфазам (со

множеством точных эпитетов) натюрмортов, произведений

искусства. Эти экфазы занимали большое место в эпиграммах из

«Антологии».

Новому источнику вдохновения соответствовали и новые

способы выражения. Александрийцы не избегали поэмы в

качестве поэтической формы, о чем свидетельствуют

«Александра», «Аргонавтика», «Феномены», но ой они все же

предпочитали малую форму, в которой поиск выразительности

мог быть доведен до предела,– идиллию (называемую еще

эклогой) и эпиграмму. Они исповедовали настоящий культ

формы, выбирая редкие, архаические или специальные

термины, ставили рядом звучные имена. В то же самое время

поэзия освобождалась от музыкального сопровождения, что

было настоящей революцией. Поэты особое внимание начали

обращать на метрику, так как отныне только метрика давала

музыку стихам.

Именно в Александрии в III в. до н. э. появились наиболее

известные ныне имена. В некоторых поэмах Феокрита мы

находим явное упоминание о кружке поэтов, собравшихся на

Косе вокруг Филета, который, кстати <101> говоря, был призван

ко двору Птолемеев в качестве воспитателя детей царя. Кружки

играли большую роль в литературной жизни того периода. На

104

двух скифосах из клада Бертувиля-Берне Ш. Пикар видит

изображение литературного кружка с Аратом, Ликофраном,

Менедемом (наставником Гонатов), Феокритом и их музами.

Феокрит возносит пасторальную поэзию на вершину.

Уроженец Сиракуз, он нигде, даже в Александрии, не забывал

прелести сицилийского пейзажа, а также эротические или

музыкальные игры пастухов. Его изысканная, несколько

женственная сентиментальность, воспевание кратких радостей и

долгих горестей любви творили чудеса. Он посочувствовал

влюбленному Гераклу самым отчаянным за всю античность

возгласом: «Несчастны влюбленные!» (13, 66). Он воскресил в

памяти приворотные зелья и причитания обманутой и

покинутой девушки («Колдуньи»). Но его «Сиракузянки» – это

мим, грубый и одновременно тонко напоминающий авлические