Эллинистический мир

культуры, более широкому и рациональному образованию.

Женщины в подражание царицам, часто весьма образованным,

более не чурались духовного. Хотя экклесию, суд, театр в это

время заполнял уже не демос, тем не менее публика осталась

достаточно многочисленной. Удивительно лишь то, что ей по

вкусу пришлась утонченная поэзия, предназначенная, как

казалось, для «счастливого меньшинства». Несомненно одно:

близость к музам рассматривалась как добродетель и была

почти приравнена к героизации. Ясно, например, что успех

праздника, который устроил Птолемей Филопатор в честь

апофеоза Гомера, ранее был бы невозможен.

Литератор, естественно, должен был принимать в расчет

вкусы и занятия этой публики, разделявшиеся подчас им самим.

Так развивались некоторые тенденции, которые могут

показаться общими для всех жанров литературы. Самая

примечательная из них – лихорадочные поиски нового.

Классические жанры, за исключением комедии и

историографии, исчезли не столько из-за того, что не отвечали

потребностям нового общества, сколько потому, что искусство

не могло подражать непосредственным предшественникам.

Художники предпочитали обращаться к далекому прошлому

Греции, к героической и в крайнем случае архаической эпохе.

Именно там они находили давно исчезнувшие литературные

формы – эпос, лирику, дидактическую поэзию – формы,

удобные для выражения принципиально новых мыслей или

чувств. Но архаизирующая тенденция в искусстве не должна

порождать иллюзий: Аполлоний Родосский не мог, да и не хотел

быть Гомером, а Феокрит – Алкеем.

Другая, не менее заметная тенденция – вкус к

высокоинтеллектуальной литературе. Грек, как никогда <96>

ранее, искал понимания, и, поскольку события как бы

спрессовывались и ускорялись в эту хаотическую эпоху, история

быстро развивалась, а неустанную любознательность

использовала даже не столько наука, сколько ученость.

Комментаторы старались проникнуть в секреты великих

99

классиков, в то время как поэты скрытыми намеками,

неясностями создавали загадки для будущих толкователей.

Новая комедия

Трагедия умерла. Комедия некоторое время продолжала

блистать в Афинах, распространилась в Македонии (Филипп дал

несколько спектаклей после взятия Олинфа, а Александр –

после взятия Фив) и по эллинистическому Востоку (пример

тому – Махон, комик из Сикиона, который выступал в

Александрии около 250 г. до н. э. От него осталось около 500

плоских, игривых стихов о куртизанках, музыкантах,

параситах). Хор и парабаса исчезали. Интермедии все более и

более делили ранее единое действие на акты. Пролог,

позаимствованный у трагедии, позволял автору завязывать

интригу и вводить свое личное мнение, как это было в парабасе.

Новая комедия, появившаяся после IV в. до н. э., еще более,

чем «средняя» (IV в. до н. э.), имела тенденцию изображать

современную жизнь как можно более точно. Любовь,

преодолевавшая препятствия и заканчивавшаяся признанием и

счастливой развязкой, стала основной темой. Интрига

усложнилась, хотя и следовала схеме, оставшейся более или

менее неизменной. Характеры разрабатывались подробно.

Поллукс перечисляет 44 типа масок: 9 – стариков и зрелых

мужей, 17 – женщин, 11 – молодых людей, 7 – рабов. Таким

образом, драматурга больше не удовлетворяло изображение

общечеловеческого типа.

Эта комедия, часто не исключавшая патетики, была тем не

менее веселой. Она сохранила приемы средней комедии в виде

комических сценок – пародий, болтовни кухарок, похвальбы

солдат-фанфаронов, рассказов параситов, интриг рабов,

надувавших старикашек, – предков Скапена.

Эллинистические комедии известны нам по латинским

контаминациям и по фрагментам, Можно выделить двух <97>

авторов: Филемона (возможно, выходец из Сиракуз),

преуспевшего в нагромождении комических эпизодов, и

афинянина Менандра, названного византийскими учителями

«звездой новой комедии», Проводя жизнь в удовольствиях на

собственной вилле в Пирее в обществе куртизанки Гликеры, он

сочинил более ста комедий. Благодаря находке папируса с

комедией Менандра «Дискол» («Брюзга») мы имеем более

100

полное представление о его таланте, который, по словам М.

Круазе, уступает только гению Мольера. В ней автор охотно

философствует, вернее, морализирует, правда не очень

оригинально. Его «Брюзгу» можно назвать «филантропической

пьесой». Настоящей заслугой комедиографа была столь

правдивая обрисовка персонажей, что Аристофан из Византия

спрашивал, кто кому подражал – Менандр жизни или наоборот.

В комедии «Сам себя наказывающий», почти полностью