Элохим

– Пусть это тебе будет уроком на всю жизнь, – сказал менторским тоном Хадад. – Отныне будешь знать, что такое иудейская вежливость.

– Хадад, нам надо было с самого начала обратиться к идумеям, – посетовал Марван.

– А откуда их возьмешь? Не вижу ни одного идумея. – сказал Хадад. – Кругом одни иудеи.

– Чего гадать? Давай спросим. Вот у этого, – предложил Марван и тут же обратился к мимо проходящему назаретянину: – Эй, ты!?

– Это вы ко мне!? – недоуменно спросил назаретянин, оглянувшись по сторонам.

– Да, к тебе! Скажи, в этом вашем х*евом городе найдется хоть один идумей?

– А как же!? И не один.

– Где они?

– А вот они. Сидят там, перед рынком. Семечки продают.

Хадад стукнул себя кулаком по лбу.

– Му*ак я, му*ак! Как же не догадался сразу! Я же их заметил. Я же знал, что иудей своего чужому никогда выдаст.

Увидев, как всадники приближаются, семечники поднялись со своих мест и ринулись им на встречу.

– Кто из вас идумей?

– Я, – крикнул самый юркий из них, успев первым протянуть пригоршню семечек всадникам. – Мои семечки самые…

– Ты не идумей, ты халдей, – перебил его плешивый семечник. – Тут все халдеи. Только я один идумей.

Начался спор. Каждый из семечников настаивал, что именно он чистокровный идумей.

– Ничего подобного! – повысил голос плешивый семечник. – Вы все или халдеи, или же идулдеи!

– Сам ты идулдей! – огрызнулся юркий семечник.

– А кто такие, – спросил с недоумением Рафик. – Идулдеи?

– Гремучая смесь, – объяснил плешивый семечник. – То бишь, иудея с халдеем. Это когда отец – иудей, мать – халдейка, а он сам считает себя идумеем.

Тут все «идулдеи» бросились на плешивого. Но драку предотвратил зычный голос Хадада:

– А ну-ка прекратить базар! Нам некогда! Где тут живет Элохим?

«Идулдеи» моментально стихли, но потом заговорили все разом. Оказалось, что в Назарете живет только один человек по имени Элохим. И тот уехал из города перед Йом Кипуром.

– И с тех пор не вернулся? – спросил Хадад.

– Нет, не вернулся, – ответили в один голос семечники.

– Уверены!?

– Как и в том, что у тебя на лбу гладко, а у твоего друга шрам, – бойко сказал плешивый семечник.

– Мы тут сидим весь день, – поведал другой «идулдей» с хитрыми черными глазками, похожими на семечки. – Видим всех. Кто уезжает, кто приезжает, – и, подмигнув заговорщически Хададу, прибавил: – Сечем все.

– А где его дом? – поинтересовался Марван.

– А вот там. Отсюдова виден. Маленький домик. Первый справа по этой улице вниз.

Все повернулись и увидели невзрачный домик в начале той самой улицы, по которой назаретянин послал их к лавочнику. Горько было сознавать, что, не зная того, прошли мимо, и потратили столько времени и сил впустую, когда до дома Элохима было рукой подать.

– Но там нет никого. Иосиф, его брат, еще вчера ушел из города плотничать в соседние деревни, – сказал юркий семечник.

Пантера внезапно вынул свой меч и приставил его острием к горлу Хадада.

– Гони сюда деньги, сука!

Хадад достал мешочек с монетами из холщового кармана у седла.

– Гони все, сука!

Получив все мешочки с монетами, Пантера запихнул их за пазуху.

– Кхе, на х*й, вы мне не нужны. Сам найду их! Х-х-х.

Пантера захаркал, смачно сплюнул на землю, огрел хлыстом своего коня и в считанные секунды исчез за городскими воротами, подняв за собой большой клуб пыли.

112

К концу месяца Тишри Иерусалим постепенно вернулся к обычной повседневной жизни. Кончился длительный праздничный период. Праздновали сначала Рош Хашанах, потом Йом Кипур и, наконец, Суккот. Все эти дни были сплошной чередой соблюдения древних обрядов и религиозных ритуалов. Люди даже утомились от бесконечных празднований и были рады, что жизнь вернулась в накатанную колею.

Первым признаком возвращения к обычной жизни стали слухи. Город вновь наполнился ими. Сначала говорили о таинственном исчезновении Мариам. Высказывались самые разные предположения, часто не стыкующиеся между собой.

Мужчины придерживались того мнения, что «никакой таинственности в ее исчезновении нет, а ее куда-то увел отец». Расходились только в том, куда именно. «Они скрываются где-то в Назарете», – говорили одни. «Нет, в Вифлееме, родном городе Элохима, – возражали другие, – или же в Хевроне, откуда пошло царство Давида». «Нет, они уже давно смотались в Египет», – уверяли третьи. На городских рынках можно было услышать еще и другие версии. Но все мужчины сходились на том, что Элохим увел свою дочь из Храма потому, что ее там хотели насильно выдать замуж.

Иначе судачили женщины у себя на кухнях. Мариам сбежала сама, одна, не хотела выходить ни за Иосифа бен Эл-Лемуса, ни за сына Абиатара, говорили одни. Другие возражали, что не могла она уйти одна, без чьей-либо помощи. Ее увел чужеземец, очень красивой наружности, приехавший в Иерусалим на Йом Кипур. Девицы между собой красочно описывали возвышенную любовь загадочного иноземца к Мариам, любовь с первого взгляда. «Ничего подобного, какая там любовь, – язвили старушки, – девке моча ударила в голову, вот и сбежала с первым попавшимся. Не девка, а бешеная матка!»