Елтышевы

Лето, жаркое, душное, казалось, не кончится. Радость оно доставляло лишь плещущейся в пруду ребятне да насекомым. Мухи, слепни всякие не давали покоя. Дождей почти не выпадало, даже картошку приходилось поливать, а с водой было туго. Летний водопровод не действовал уже много лет — трубы полопались, краны заржавели; люди протягивали шланги к колонкам, надевали на носики, на ручку-рычаг вешали груз. Кое-как, тоненькой струйкой, поливали... Легче было тем, кто жил близко к пруду. У них трубы были врыты в землю, к мосткам проведено электричество. На мостках устанавливали моторы — “Каму” или “Агидель” — качали воду для полива, для бани... Те, у кого не было шлангов или колонка находилась далеко, таскали воду ведрами. Немногие, плюнув на свои посадки, полагались на погоду: “Бог даст, чего-нибудь соберем”.

Свободное время, а было его достаточно, Артем проводил на пруду. Там с рассвета до ночи кто-нибудь сидел, лежал, выпивал, дремал. В клуб почти не  ходили — на кино не было денег, а танцы не проводились — сломался магнитофон. И единственным местом, где можно было относительно приятно убивать дни, оказался пруд. Но и там, без выпивки и девчонок, изнывали от скуки.

— Как, Артемка, жизнь семейная? — спрашивали пацаны.

— Да нормально, ничего.

— А брат-то твой когда откинется?

— Как это, “откинется”? — Как всегда в разговоре с местными, Артем ожидал какого-нибудь подкола.

— Ну, освободится?

— Через два года.

— До-олго...

Расспрашивали, за что сел, какой он вообще. Артем расписывал брата крутым, бесстрашным. От этого самому становилось как-то легче.

Пацаны были все те же — Глебыч, Вела, Цой, Вица. Человек пятнадцать; кажется, вся молодежь деревни мужского пола.

— Что делать-то думаешь? — после долгой паузы, во время которой все дружно-зачарованно наблюдали за низко кружащимся над водой коршуном, задал Глебыч с ухмылкой новый вопрос.

— В смысле? — снова переспрашивающе уточнил Артем; показалось, что пацаны в курсе его планов устроиться в милицию.

— В каком — в прямом. У тебя ж пополнение скоро. Валька вон гусыней ходит...

Вела, худой, в выцветшей до бесцветности майке, хохотнул. Все с интересом на него уставились.

— Чего ржешь?

— Да про баб вспомнил.

— Чего?

— Ну, что сначала они — цветочки, потом эти, птички, потом гусыни, курицы, овцы, а потом — свиньи.

Пацаны вяло посмеялись этой явно давнишней и известной всем шутке, заспорили, действительно ли певица Валерия до сих пор, после всех родов, такая сексуальная или это так ее снимают, разошлись во мнении о ее возрасте — одни говорили, что лет тридцать, другие, что далеко за сорок. Артем был рад этому обсуждению — вопрос о том, что он думает делать, забылся. Тем более что Артем не думал об этом, боялся думать...

В очередной раз начали играть в дурака, но быстро бросили — играли каждый день, уже надоело; попихали друг друга к воде — “искупнись”, “сам искупнись”, — а потом Вица подал идею:

— Траву, может, попробуем? Должна бы набраться уже. Жарень, сухо, само то.

Пацаны, скорее не из желания заторчать, а от скуки, согласились. Одни, в том числе и Артем, побрели в бор за дровами, другие стали рвать на пригорке верхушки малорослой, худосочной конопли.

Развели небольшой, для дела, костер. Нашли консервную банку и закрепили ее на рогатине, которую рыбаки втыкают в прибрежное дно, чтоб класть на нее удилище. Вица расщипал верхушки и стал подсушивать в банке над костром.

— Папики-то есть у кого? — спросил Глебыч.

— Не...

— А во что забивать?

— Ну-у...

— Блин!..

— Да ладно, в сигареты забьем.

— Херня получится...

— Захрустело, — прошептал Вица аппетитно, будто сообщал о каком-то необыкновенным кушанье. — Гото-ово почти.

И действительно, запахло вкусно, сытно.

— А толку, — все продолжал расстраиваться Глебыч, — папирос-то все равно нету... О, Тём, у тебя же тесть “Беломор” курит. Не в падлу — иди возьми у него пару штук. Хоть раскуримся.

Артем поднялся было, но тут же сел обратно на траву:

— Нет, не могу. Запрягут опять делами. Я сказал, что к родителям пошел. Что-то достали они меня все.

— М-м, знакомо, — усмехнулся Глебыч. — Запар хватает. — Взглянул на самого младшего в компании: — Что, Болт, сгоняешь до магазина?

Собрали пять рублей, отдали Болту. Тот побежал. Остальные молча наблюдали, как он огибает пруд. Вздыхали, зевали, потягивались. Цой начал тасовать растрепанные, липкие карты и бросил... До вечера было еще далеко.