Елтышевы

— Где ты была, я спрашиваю?!

Раздался рев сына; Валя схватила его, стала сильно, всем телом, качать. И одновременно кричала в ответ Артему:

— Где надо была! Идиот! В больнице была — опять молочница! Опять, наверно, ребенка заделал мне — и орать.

— Ха, кто заделал? Олегжон?

— Да пошел ты! Идиот, действительно...

— Это ты идиотка! — Артему доставляло удовольствие вот так кричать, в полный голос, даже дрожание исчезло, и рев Родьки не пугал, не останавливал. — Шлюха! Где была, спрашиваю? У этого Олегжона сосала?

Артем почувствовал укол в правую сторону головы. Не удар, не тычок, а именно укол. Дернулся, оглянулся и увидел тещу, которая замахивалась еще раз, выставив, как зубило, казанок среднего пальца. Так обычно тюкала она своего пьяного мужа.

— Ч-чё-о! — поймал Артем ее руку, попытался заломить, но неудачно — теща была сильная, а бить ее по лицу он не решался. Теща дралась молча, лишь напряженно сопела, упорно стараясь ударить казанком-зубилом. Зато Валентина вопила беспрерывно. Артем не слышал, что вопит, но это было что-то оскорбительное: чтоб убирался, что на хрен не нужен ей такой муженек, идиот, сволочь неблагодарная...

Видя, что теща побеждает, Артем не сдержался и ударил в неожиданно тугую при ее полноте грудь.

— Ах ты, гад-деныш! — И теща уже совсем медведем полезла на него; тут в комнату заскочил тесть и без разбирательств стал помогать жене.

Уворачиваясь, Артем заметил ножницы на комоде. Вполне мог дотянуться до них... “Вот так и убивают друг друга”, — подумалось, и от этой мысли он опомнился, перестал сопротивляться, а когда ощутил, что и напавшие тоже слегка расслабились, вырвался.

Огляделся во дворе, будто впервые здесь оказался. Направо калитка, налево времянка... Во времянке, между шкафчиком и стеной, заначены еще с зимы триста рублей. Забежал, рывком — чуть не опрокинув — отодвинул шкафчик, схватил деньги.

Уже погоняемый криками и тычками тещи и тестя, выбежал за калитку.

Оглянулся, крикнул сдавленно, сквозь спазмы и дрожь:

— Суки! Уроды вонючие!

Машинально пошел в ту сторону, где жили родители. Остановился. “И что? Что там?” И впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему одиноким, бездомным... Вот так же, наверно, стоят посреди улицы люди, ставшие бомжами. Перед первой ночью...

Дергающейся рукой достал пачку “Примы” с фильтром, вытряхнул сигарету. Кое-как закурил, несколько раз глубоко затянулся. Во рту стало горько и вонько, словно там сожгли паклю. Сбил уголек, сунул длинный окурок обратно в пачку. Еще пригодится...

Подошел ближе к берегу пруда, присел на траву. Собрал по карманам деньги, пересчитал. Пятьсот двадцать рублей. Прилично. С такими деньгами можно попытаться начать сначала... Встал и пошагал к автобусной остановке у въезда в деревню. Торопился, подгонял себя, хотя до автобуса оставалось еще больше часа; изо всех сил себя убеждал, что больше не увидит ни жены с ее уродами, ни своих родителей, притащивших его сюда, в эту яму. Никакого Олегжона не увидит, ни вообще...

— На хрен, — шептал злобно, решительно, — на хрен надо. Гнийте тут сами, а мне... мне на хрен не надо!..

Глава двадцатая

В конце мая, после посадки картошки, Николай Михайлович навалился на стройку. Дозалил фундамент, купил пять кубометров бруса и выложил при помощи самодельного крана-балки пять венцов. Появились очертания будущего просторного дома.

Дальнейшее строительство остановило отсутствие денег.

Снова стали ездить с женой за жимолостью, оставляя дом без присмотра, каждый раз, возвращаясь, ожидали увидеть дверь сорванной, вещи в избе разбросанными, запасы спирта опустошенными... Но, видимо, Елтышева побаивались — не лезли.

Сын жил в городе, работал. Приезжал изредка — помыться, поесть супа... В городе он устроился в бригаду, переделывающую первые этажи жилых домов в магазины. Жил в общежитии музучилища — бригада снимала там комнату: поставили три двухъярусные кровати.

— И что, вас там шесть человек? — с удивлением и беспокойством спросила Валентина Викторовна, когда Артем рассказал.

— Ну да. — И так посмотрел на мать, на отца, что дальнейшие расспросы прекратились — казалось, вот-вот начнет сам задавать вопросы. И кончится все снова скандалом.

Николай Михайлович вообще опасался вступать в разговоры с ним. Не хотелось ссориться, да и просто ссорой, дойди до нее, дело, видимо, не ограничится — Артем за эти два месяца заметно изменился. Не то чтобы окреп, но во взгляде, в движениях, в тех редких фразах, что произносил, чувствовались вызов и угроза. Бравировал своим нынешним положением почти бича (в их бригаде все, кроме него, были бывшие зэки, бездомные, запойно пьющие) и всем своим видом показывал: “Вот каким я сделался. И все из-за вас”. Что-то появилось в нем такое же, что было у Дениса, когда тот вернулся из армии, — приблатненность появилась.

Денег Артем во время приездов не просил, давал понять, что с деньгами у него порядок. Но ел много, жадно, пил тоже не стесняясь. Если не просили помочь по хозяйству, ложился на койку на кухне и спал до вечернего автобуса.