Елтышевы

Не зная, как отреагировать, Валентина Викторовна взглянула на мужа. Тот поймал ее взгляд, усмехнулся, дернул плечами:

— Что ж, могу только поздравить с выбором супруги.

— Я же серьезно, — ноюще перебил Артем.

— Ну, а что делать? Валить его, что ли? Значит, будем валить и тоже садиться. Да, сынок? — В голосе Николая появилась злая ирония. — Прежде чем пипиську свою сувать куда-то, думать надо, к чему это приведет. Нашел себе и жену, и родственников вообще. Дружков. Они все тут животные просто. Хищные, тупые животные.

— Ну ладно уж, — вступилась Валентина Викторовна.

— А что, не так? И мы в таких же превратиться можем. Запросто причем! Как два пальца... А я, — Николай схватил бутылку, плеснул в стопку, — я предлагал ведь: давайте быстро построим большой дом, надежный, огородимся и будем жить. Была возможность — и деньги я за гараж получил, и силы были, и время. Целое лето убили! Нет, надо было жениться на первой, какая сиськами помахала. Теперь... Вот так, сын, и катится жизнь под откос. И не заметишь, как в Юрку этого превратишься, на крыльце сдохнешь где-нибудь.

Валентина Викторовна хотела снова заспорить, но не стала: несмотря на жестокость, в словах мужа была правда. Да, скатывались они все ниже и ниже. И сын вполне мог их обогнать.

Залаяла Динга. Николай, раздраженно кряхтя, поднялся, вышел. Вернулся с пустой бутылкой, сунул в левое нижнее отделение буфета, а из правого достал полную. Снова вышел.

Артем наблюдал за ним удивленным взглядом.

— А вы что, — спросил тихо мать, — спиртом, что ли, стали?..

И Валентина Викторовна от жалости к себе, к семье своей, заплакала. Сбивающимся на крик полушепотом ответила:

— А что... Что нам, сынок, делать? Что-о?!

Глава девятнадцатая

Когда Артем слышал слово “трус”, внутри у него вздрагивало и напрягалось, будто говорили именно про него. Но трусом он себя не считал — никого никогда из-за боязни быть избитым не предавал, от хулиганов, бросив любимую девушку, не убегал (правда, и ситуаций таких не возникало). Он был осторожным, не лез на рожон, не бахвалился силой и смелостью.

Столько его приятелей и знакомых погибло по глупости или село в тюрьму, что, когда перебирал в памяти судьбы парней их квартала, становилось жутко. Чуть не половина, а может, и больше.

Лет в тринадцать Артем оказался свидетелем совсем глупого убийства. Сидели в скверике компанией — все хорошо знали друг друга, в одной школе учились. И один из старшаков, Володька Егоров (было ему лет семнадцать), в разговоре сказал другому, тоже старшаку, Жеке Звереву: “Иди в жопу”. Не послал даже, а так, в значении “да ну тебя”. Жека вскочил со скамейки: “Чё ты сказал, урод?!” И началась у них словесная перепалка, с матом, с “ну-ка иди сюда”. А потом Жека выхватил из кармана отвертку и ткнул Володьку в грудь.

Артем старался избегать таких ситуаций. Попадания в них...

Переезд в деревню, конечно, пугал. Ведь придется с кем-то там общаться, нужно будет себя поставить, не показать слабаком. А в слабаки и чмыри легко попасть. И знакомство, а затем и отношения с Глебычем, Вицей, остальными пацанами, Артем считал удачными. На него не наезжали, из него насильно не вытягивали деньги, а если подшучивали, то беззлобно, как над одним из своих. Но вот, оказалось, все-таки влип. И теперь пацаны, сами подсунувшие ему Валю, смотрели на него с сочувствием и интересом: что теперь будет, как теперь он, Артем, поступит? Ведь где-то едет уже откинувшийся Валин дружок — Олег Потапов, Олегжон, бандит настоящий. Сел за ограбление ночного магазина, но натворил еще много чего и по деревням, и в городе.

Артем пытался поговорить с женой, выяснить, что у нее было с этим Олегжоном — всерьез или так. Она отмахивалась, возмущаясь и злясь: “Да брось ты с ерундой приставать! Понабрешут, а он верит”. Но, кажется, именно после известия о том, что Олегжон освободился, она стала меняться — снова покрасила волосы, решила худеть, побрила ноги, подмышки... К Артему сделалась ласковей, сама тащила вечерами в баню, занималась сексом страстно, но и как-то отстраненно, словно была не с Артемом, а с кем-то другим.

В тот день он возвращался от родителей. Настроение было на редкость приподнятым — немножко выпил, получил двести рублей “на внука”. Грело солнце, еще не испепеляюще горячее, а настоящее весеннее; птицы какие-то щебетали, вкусно пахло молодой травой.

“Ничего, все нормально, — говорил себе Артем, — классно всё”. А внутри подрагивало, сосало, словно он шел в школу, не выучив уроки и зная, что его обязательно спросят, а вечером уставший и злой после дежурства отец задаст ремня.

Смотрел поверх серо-ржавых шиферин на свежую зелень бора, на голубое высокое небо с редкими маленькими облачками. И такой действительно счастливой представлялась жизнь, если выбросить из нее совсем немногое, но превращавшее счастье в мучение. Надо только решиться, приложить кой-какие усилия — и выбросить. Ведь есть же люди, которые живут без этого отравляющего остальное немногого. Он, Артем, встречал таких, всегда веселых, легких людей. Почему же он сам не может таким быть?..