Елтышевы

— Н-ну... — Артем потупился, — я же здесь...

— А мы-то откуда знаем? Мать там на стены лезет... И вообще, знаешь, ты определяйся давай.

— Что определяться?

— Или здесь ты... или строим дом и перевозишь жену с ребенком. Сколько это тянуться может, в самом деле! Туда — сюда. Где теплее, туда и бежишь. Построим дом, сделаем два входа, две кухни, если мы так вам... А тут что?.. Удобно, конечно, устроился — на две семьи жить. — И, понимая, что говорит уже лишнее, Николай Михайлович повторил: — Решай, как быть. Я долго это тоже терпеть не намерен. И бегать тебя искать... В общем, решай. — И, развернувшись резко, почти как когда-то на строевых занятиях, пошел домой.

За спиной было тихо; он чувствовал, что сын смотрит ему вслед. Потом скрипнула калитка, лязгнул засов.

— Остался, — бормотнул Николай Михайлович. — Та-ак...

Деньги таяли. Пенсия уходила на продукты, на незаметную, но необходимую мелочевку. Да, деньги именно таяли, и приходилось залазить в сбережения — уменьшать ту сумму, что еще осталась от продажи гаража. Младшему сыну переводы посылали не копеечные, и старший снова время от времени являлся с таким видом, что приходилось выбирать: или сразу гнать прочь, или идти и доставать из тумбочки сотню-другую.

— Это сказка про белого бычка какая-то! — в конце концов не выдержал Елтышев. — Сколько можно?! Мы банк тебе, что ли? Снег сошел, тепло, другой бы меня тормошил каждый день: давай строить, а ты... “Денег дайте”.

— Давай строить, — пробурчал сын без всякого энтузиазма.

— Давай. Иди замешивай раствор.

— А как — глины же нет.

— Ну, привези. — Николай Михайлович вспомнил точно такой же разговор прошлым летом. — “Действительно, про белого бычка”, — плюнул, схватил со стола сигареты, дергано закурил. Отвернулся.

— Что мне делать?! — рыдающий голос Артема. — Как тут?.. Я не могу!.. Жить не хочу! Не могу ничего, не знаю... Вы же сюда меня привезли, а теперь... Что мне тут делать? Не хочу я тут... Ясно?

— Я тебе уже отвечал, — изо всех сил удерживая бешенство, ответил Николай Михайлович, — поехали, я тебя устрою в милицию. Первое время — патрульная служба, потом...

— Да какая милиция? Меня тут... меня зачмырят тут, если узнают.

— Х-ха! Значит, ментом тебе в падлу быть? Хорошо. Хорошо-о... А на какие шиши ты двадцать пять лет жил, питался, пиво пил, девкам мороженое покупал? А? Не на ментовские? И как? Не в падлу было? — Елтышев медленно пошел к сыну. — А?

— Коля, успокойся! — встала навстречу Валентина. — Успокойся и... А ты, — оглянулась на сына, — не смей такое нам... Живи своей жизнью или, не можешь если, уважай.

— Спасибо! — И, подальше от греха, Артем быстро вышел из избы.

После этого не появлялся недели три.

Николай Михайлович часто вспыхивал, повторял: “Пускай только явится! Я ему покажу! Хрен ему больше денег, помощи...” Но в душе ждал Артема, улыбающегося, бодрого. Чтоб подошел, протянул руку: “Все, батя, забыли. Давай строиться”.

Когда возле ворот слегка подсохло, Елтышев стал ошкуривать привезенные Хариным лесины.

Только увлекся, только в забытьи работы стало легко, подошла соседка. Как ее звать, Николай Михайлович до сих пор не запомнил — она жила на той стороне улицы, почти напротив, в небольшом опрятном домике с пестрыми ставнями. В теплое время года сидела с утра до ночи на лавочке у калитки, щелкала семечки хорошо сохранившимися зубами, будто выполняя серьезный ритуал, кивала прохожим. Все, казалось, у нее навсегда установилось, нет никаких проблем — все дела переделаны, — и теперь она, благообразная старушка, только и делает, что заслуженно отдыхает.

Прошлым летом Николай Михайлович слегка удивился, когда соседка вдруг встала с лавочки и подошла. Он как раз вытаскивал из багажника мешки и ведра с глиной.

— Зда-авствуйте, — сказала нараспев, — глинки привезли?

— Да.

— А мне бы с полведерочка не дали? Печку подмазать да там завалинку.

Елтышев дал, даже сам донес до ее ворот.

Подошла и сегодня. И так же нараспев похвалила:

— Хоро-оший лес. Хоро-оший.

— Что ж хорошего? — Стволы были кривоватые, тонкие; в нижние венцы сруба они точно не годились.

— Да, не очень-то, — легко согласилась соседка. — На дрова только или где что подлатать... У меня вот беда-то, два столбика на заднем заборе совсем погнили. Того и гляди лягет пролет...

Николай Михайлович молчал, снимал топором кору.

— Вот, думаю, может, дадите? А? Отсюда если отпилить метра по два бы... — Соседка подождала ответа. — Дадите?

— Идите в контору, там просите. — Елтышева раздражала не сама просьба, а то, что разрушено его хорошее, такое редкое состояние. — Что я, в самом деле, снабженец вам?

Он работал уже через силу, хотелось бросить и уйти за ворота.

— В контору, говорите? — по-другому уже, как-то с угрозой переспросила соседка. — В контору на-адо сходить... А вы-то сами где этот лес взяли? Выписывали, что ль? Или как? Видела, как привезли — впотьмах, крадче. И кто привез — тоже. Харин этот, он честно ничё делать не станет.

— Знаете, — Елтышев выпрямился, поигрывая топором, — идите-ка вы отсюда... Идите.