Элвис Пресли. Безрассудная любовь

Ларри познакомил Элвиса с новыми способами восприятия иудаизма еще раньше, когда проводил связь между иудаизмом и нумерологией (Ларри настаивал, что «раввины меняют имена людей в соответствии с нумерологическими принципами»), и Элвис стал носить на шее золотую «хеи»[32] когда Ларри объяснил ему, что «хеи» на еврейском языке означает «жизнь». И Ларри и Марти ставили себе в заслугу, что побудили Элвиса принять решение в то Рождество о том, чтобы поместить на могилу Глэдис новый надгробный камень — с еврейской звездой на одной стороне и крестом на другой, — и в то время, как Джордж Клейн и Алан Фортас, другие евреи — члены группы, полностью поддержали эту идею, было ясно, что некоторые другие парни отнеслись к затее с заметным скепсисом. Если верить Марти, вскоре после этого они с Элвисом придумали идею с часами, на циферблате которых чередовались бы крест и звезда Давида как символ всеобщего братства. Он отнес набросок ювелиру Хэрри Левитчу, и тот создал прототип, на основе которого он впоследствии изготовил сотни часов для Элвиса, чтобы тот мог дарить их друзьям.

Ясно, что Вернон не мог быть полностью согласен с этими нововведениями. И Марти, и Ларри хорошо знали из разговоров с Элвисом, что Вернон не очень — то понимал необходимость в таком экуменизме, и Марти был убежден, что Вернон и члены его семьи были антисемитами, а остальные родственники — сумасшедшими. За то короткое время, что Лэкеры прожили в Грейс ленде, жене Марти угрожал, а на него самого набрасывался с ножом дядя Элвиса Джонни Смит (брат Глэдис Пресли), а Клеттис Пресли (жена Вестера и сестра Джонни и Глэдис), которая пила не хуже своего брата, ясно дала понять, что тоже недолюбливает его. Марти был невысокого мнения о слабоумном дяде Элвиса Трейси, который любил всем говорить: «У меня нервы в грязи» — и издавал такие звуки, «словно он готов взорваться»; словом, можно сказать, что у него было довольно нелестное представление обо всем клане.

Взгляд Ларри был несколько более милостив; он рассматривал членов семьи как жертв общего невежества и необразованности, подверженных тому же страху, который терзал парней и отравлял его отношения с ними, страху, что какой — нибудь пройдоха отнимет у них то, что они считали по праву своим. По большей части, впрочем, раздоры не вырывались наружу после того, как между Элвисом и Верноном наконец установились более или менее нормальные отношения, в которых жизнь Вернона с Ди и ее детьми была принята просто как факт, и Вернон мог ходить из своего нового дома на улице Долан в свой офис позади особняка в Грейсленде через задние ворота, завтракать с Элвисом в кухне Грейсленда или приходить с визитом без особых церемоний в любое время дня и ночи.

В сущности, единственным неоскудевающим источником напряжения между отцом и сыном были деньги: Элвис понятия не имел, что сколько стоит, и ему не было до этого никакого дела, по наблюдению Ларри; Вернон, наоборот, «жил в постоянном страхе, что их постигнет какое — нибудь несчастье и что в один прекрасный день они с Элвисом окажутся снова в Тьюпело… [такая перспектива] приводила Вернона в ужас».

Гораздо больше Ларри беспокоила яростная, неуменьшающаяся и практически не замаскированная враждебность Присциллы по отношению к нему. Он приписывал это отсутствию духовного сознания у Присциллы, однако для Присциллы это представляло собой более низменную, инстинктивную заботу, вопрос жизни и смерти с точки зрения ее отношений с Элвисом. Под влиянием Ларри, как она воспринимала его, Элвис больше не проявлял к ней никакого интереса. По ночам он по обыкновению читал в постели, но наотрез отказывался заниматься даже тем суррогатом секса, которым он обычно подменял настоящие занятия любовью. У него был, по его словам, «период очищения, как физического, так и духовного. Любые физические искушения были враждебны всему, к чему он стремился».

«— Цилла, — сказал он ей однажды ночью, перед тем как лечь спать. — Тебе придется проявить понимание в ближайшие несколько недель или месяцев, не знаю, сколько потребуется времени. Я чувствую, что должен воздерживаться от искушений секса.

— Но почему? И почему со мной?

У него был довольно торжественный вид.

— Мы должны управлять нашими желаниями, чтобы они не управляли нами. Если мы способны управлять своими сексуальными влечениями, тогда мы способны управлять всеми другими желаниями.

Когда мы лежали в постели, он принял свою обычную дозу снотворного, передал мне мою, после чего, борясь со сном, принялся читать свои метафизические книги.