Эмма

Эмме стало немного любопытно, тем более что дело напрямую касалось ее подруги. Из дома миссис Уэстон отправилась в чрезвычайном волнении. Изначально она хотела просто написать мисс Фэрфакс, а с официальными визитами повременить до тех пор, пока мистер Черчилль не примирится с мыслью о помолвке и всеобщей огласке. Нынче же их визит, на ее взгляд, породит всякого рода сплетни. Однако мистер Уэстон был непреклонен, он положил во что бы то ни стало выказать мисс Фэрфакс и ее семье свое расположение и был уверен, что никаких подозрений визит не вызовет, а если и вызовет, то пускай – такое, как он заметил, все равно не скроешь. Эмма улыбнулась, подумав, что тут уж с мистером Уэстоном не поспоришь. Словом, они решились ехать. При их виде прекрасная дама явно встревожилась и смутилась. Она говорила с большим трудом, а каждый ее взгляд и каждый жест выдавал, как сильно ее мучают угрызения совести. Отрадно и в то же время трогательно было видеть тихое, искреннее счастье старушки и упоение ее дочери, которая от избытка чувств даже несколько притихла. Они обе так бескорыстно радовались, так много думали о Джейн и обо всех других, совершенно позабыв о себе, что заслужили уважение и все самые добрые чувства. Недавняя болезнь мисс Фэрфакс послужила миссис Уэстон прекрасным предлогом пригласить ее на прогулку. Та сначала предложение отклонила, однако в конце концов уступила настояниям. Во время прогулки миссис Уэстон, ласково ее ободряя, помогла мисс Фэрфакс преодолеть смущение и заговорить о самом главном. Разумеется, началась беседа с извинений за столь нелюбезное малословие в первые минуты их визита и заверений в горячей признательности, которую она всегда питала по отношению к миссис Уэстон и ее супругу. Покончив со всеми этими излияниями, они наконец заговорили о помолвке, о ее настоящем и будущем. Миссис Уэстон осталась убеждена, что принесла собеседнице большое облегчение, освободив ее от груза всего, что скопилось на душе за долгое время, да и сама осталась весьма довольна всем услышанным.

– Она с большим возбуждением говорила о том, как мучительно тяжело ей было скрываться все эти месяцы, – продолжала миссис Уэстон. – Вот ее слова: «Не стану говорить, что после помолвки у меня не было счастливых минут, но я с тех пор не знала ни единого спокойного часа», – а губы у нее при этом так дрожали, что невозможно было не проникнуться сочувствием.

– Бедняжка! – воскликнула Эмма. – Стало быть, она осуждает себя за то, что согласилась на тайную помолвку?

– Осуждает? По-моему, никто не способен винить ее больше, чем она сама. «Это решение, – сказала она, – стало для меня причиной нескончаемых страданий, и поделом. Но несмотря на наказание, которое влечет за собой ошибка, ошибкой она быть не перестает. Кара не искупает грехи. Я навсегда останусь виноватой. Я действовала против собственных представлений о правильном и неправильном, и совесть моя подсказывает, что я не заслужила ни сего счастливого поворота событий, ни той доброты, которой я сейчас пользуюсь. Миссис Уэстон, только не думайте, что меня столь дурно воспитали. Не судите по моей грубой ошибке друзей, которые меня растили. Виновата я одна. Уверяю вас, как бы ни складывались сейчас обстоятельства, я с ужасом думаю о том, как мне все рассказать полковнику Кэмпбеллу».

– Бедняжка! – вновь воскликнула Эмма. – Должно быть, любит она его без памяти, а иначе не решилась бы на такой шаг. Видимо, любовь пересилила разум.

– Да. Она, без сомнений, питает к нему очень сильные чувства.

– Боюсь, – вздохнув, ответила Эмма, – что и я немало виновата в ее страданиях.

– Вы, моя милая, не хотели навредить ей нарочно. Но, видимо, все это как раз и привело к размолвкам, о которых нам уже упоминал Фрэнк. Она сказала, что, совершив сие зло, она, естественно, начала вести себя неразумно. Сознавая, как дурно поступила, она постоянно мучилась, она сделалась придирчивой и раздражительной, и, наверное – даже наверняка, – ему тяжело было это выносить. «Я не считалась, – она сказала, – с его характером и его духом – его жизнерадостным духом, с его веселым и шутливым нравом, который в других обстоятельствах, я уверена, непрестанно меня бы очаровывал, как и в нашу первую встречу». Затем она заговорила о вас и о том, сколько доброты вы выказали ей во время ее болезни. Потому-то я и решила, что это все связано. Она покраснела и попросила, чтобы я при первой же возможности передала вам ее благодарность – ее величайшую благодарность – за ваши благие намерения и старания. Ей больно думать, что она так и не выразила вам должной признательности.