Эмма

– Если бы я не знала, что она теперь счастлива, – серьезно отвечала Эмма, – а она, сколько бы ни мучили ее угрызения совести, полагаю, счастлива, – то ни за что бы не вынесла эту благодарность, потому что – ах! Миссис Уэстон! Если б только подсчитать все добро и зло, которое я сделала мисс Фэрфакс!.. – Эмма заставила себя сдержаться и уже веселее добавила: – Ну пора это все забыть. Как любезно с вашей стороны рассказать мне столь любопытные подробности. Они показывают ее с самой выгодной стороны. Я теперь уверена, что она замечательный человек… и, надеюсь, будет счастлива. Справедливо, что он хотя бы богат, потому что все иные достоинства и добродетели всецело принадлежат ей.

Такое заключение миссис Уэстон просто так оставить не могла. Она прекрасно относилась к Фрэнку почти во всех отношениях, и к тому же очень сильно к нему привязалась, а потому со всей искренностью и серьезностью принялась его защищать. Она рассуждала здраво и с чувством, но Эмма ее уже не слушала: ее мысли устремились то ли на Бранзуик-сквер, то ли в Донуэлл… Когда миссис Уэстон закончила свою речь словами: «Того самого письма мы еще не получили, но, надеюсь, скоро оно придет», – Эмма ответила не сразу, пытаясь вспомнить, о каком письме идет речь, но, так ничего и не поняв, ответила наугад.

– Эмма, милая, вы здоровы? – на прощание спросила миссис Уэстон.

– Конечно! Вы ведь знаете, я никогда не болею. Не забудьте рассказать мне про письмо, как только оно придет.

Рассказ миссис Уэстон дал Эмме новую пищу для печальных размышлений: она прониклась еще большим уважением и сочувствием к мисс Фэрфакс, еще острее ощутила стыд за то, как несправедливо с ней обходилась. Она горько сожалела, что не искала с ней дружбы, и краснела от того, что причиной тому была в некоторой степени зависть. Последуй Эмма известным желаниям мистера Найтли, выкажи она мисс Фэрфакс заслуженное внимание, попытайся она узнать ее лучше, сблизиться с ней, найти друга в ней, а не в Харриет Смит, то от скольких мучений сейчас была бы избавлена. Одна была равна ей и по рождению, и по способностям, и по уму, с ней-то и следовало с благодарностью судьбе искать дружбу, а другая что?.. Возможно, они никогда и не стали бы близкими подругами, и, вероятнее всего, мисс Фэрфакс не посвятила бы мисс Вудхаус в столь важную сердечную тайну, но тем не менее, узнав Джейн как следует, Эмма ни за что бы не допустила тех низких подозрений насчет ее непристойных чувств к мистеру Диксону, которые она весьма глупо выдумала и так долго лелеяла. А какую непростительную ошибку она совершила, еще и поделившись этими мыслями с Фрэнком Черчиллем! Эмма опасалась, что он весьма опрометчиво передал их Джейн, чем принес ей немало страданий. Вероятно, с тех пор, как та приехала в Хайбери, Эмма стала худшим из ее несчастий. Заклятым врагом. Всякий раз, как они втроем оказывались в одном месте, она беспрестанно ранила бедную Джейн Фэрфакс и нарушала ее спокойствие, а Бокс-Хилл, очевидно, стал последней каплей.

Вечер в Хартфилде тянулся долго и уныло. Погода наводила еще пущую тоску. Зарядил сильный холодный дождь, и лишь зеленые деревья и кусты, взволнованные ветром, да поздний закат, из-за которого еще долго было видно безрадостный вид из окна, напоминали о том, что на дворе июль.

На мистера Вудхауса непогода действовала дурно, и лишь неутомимое внимание дочери, стоившее ей небывалых усилий, могло хоть немного его приободрить. Эмме вспомнился их первый одинокий вечер в день свадьбы миссис Уэстон. Тогда к ним, вскоре после чая, пришел мистер Найтли и разогнал их несносную тоску, но увы! Весьма может статься, что совсем скоро этим визитам – прекрасным свидетельствам хартфилдского очарования – придет конец. В тот раз ее опасения о будущем не оправдались: она рисовала себе картины их с батюшкой одиноких зимних вечеров, а на деле ни один друг их не покинул и ни одно удовольствие не прошло мимо. В этот же раз, она боялась, дурные предчувствия окажутся правдой. Эмма не видела в будущем ни одного проблеска надежды. Если в кругу ее друзей свершатся все ожидаемые перемены, то останется она в опустевшем Хартфилде подбадривать батюшку да сокрушаться по своему разрушенному счастью.