Эмма

Харриет перемену в его поведении почувствовала после тех самых решающих танцев… Эмма знала, что ее подруга превзошла его ожидания. С того самого вечера – или же с той минуты, когда мисс Вудхаус поощрила ее чувства, – Харриет начала замечать, что он теперь говорил с ней гораздо охотнее, что его обращение с ней несколько переменилось – он стал добрее и любезнее!.. И в последнее время она видела это все яснее. Во время их общих прогулок он подходил к ней чаще и заводил столь приятные беседы!.. Кажется, он хотел узнать ее получше. Эмма знала, что ее подруга права. Она и сама замечала в нем эту перемену. Харриет повторяла его одобрения и похвалы, и, насколько могла судить Эмма, они действительно совпадали с его мнением о ней. Он хвалил ее за безыскусность, за естественность, за ее простые, честные и щедрые чувства. Эмма знала, что он видит в Харриет все эти достоинства, – он и сам с ней не раз об этом говорил. Однако многие мелочи, живо сохранившиеся в памяти Харриет, его взгляды, его речи, стремление с ней говорить, скрытые комплименты, из которых можно было сделать вывод о его предпочтении, – все это, ничего не подозревая, Эмма пропустила мимо. Все эти обстоятельства, о которых ее подруга могла рассказывать еще добрых полчаса, говорили о многом для той, кому они предназначались, и остались совершенно не замеченными той, что теперь о них слушала. Однако на два последних и самых многообещающих, на взгляд Харриет, события Эмма тоже обратила внимание.

Во-первых, когда они все прогуливались по липовой аллее в Донуэлле, он словно нарочно отвел ее в сторону от остальных и сначала, пока Эмма не подошла к ним, говорил как-то по-особенному, совершенно не так, как обычно! Харриет при этом воспоминании даже зарделась. Казалось, еще немного – и он спросит, свободно ли ее сердце… Но как только к ним стала приближаться мисс Вудхаус, он тут же переменил предмет разговора и завел беседу о сельском хозяйстве.

Во-вторых, перед его отъездом в Лондон они вместе почти полчаса ждали Эмму в Хартфилде, хотя сначала он сказал, что и пяти минут оставаться не может, а за разговором еще и признался, что уезжает с большой неохотой, о чем ей, Эмме, не сказал ни слова. Она с болью поняла, что с Харриет он откровеннее.

Немного пораздумав о первом из этих обстоятельств, Эмма решилась спросить:

– Но может быть… не показалось ли вам, что… когда он хотел, как вы подумали, спросить о ваших чувствах, то намекал на мистера Мартина и узнавал ради мистера Мартина?

Но Харриет решительно отвергла сие предположение.

– Мистера Мартина! Нет, что вы! Не было никаких намеков на мистера Мартина. Теперь-то мне хватит ума даже не взглянуть в его сторону. Я и повода никому не дам заподозрить, что мне небезразличен мистер Мартин.

Пересказав все свои наблюдения, Харриет попросила дорогую мисс Вудхаус рассудить, есть ли у нее основания надеяться.

– Я бы и не посмела о таком мечтать, – сказала она, – если бы не вы. Вы посоветовали мне внимательно наблюдать за ним и его поведением… и я наблюдала. И теперь мне кажется, что я, возможно, все-таки его достойна и что, если он и впрямь выберет меня, то не будет в этом ничего столь уж удивительного.

Столько горьких чувств охватило Эмму разом, что ей стоило большого усилия вымолвить:

– Харриет, осмелюсь только утверждать, что мистер Найтли не из тех мужчин, которые намеренно вводят женщину в заблуждение по поводу своих к ней чувств.

Харриет готова была боготворить подругу за столь радостный вывод, и лишь звук батюшкиных шагов из коридора помог Эмме избежать восторгов и благодарностей, которые были бы для нее сейчас худшей пыткой. Харриет не хотела видеться с ним в таком сильном волнении. Она была не в силах совладать с собою и решила поскорее уйти, чтобы не встревожить мистера Вудхауса. Эмма ее поддержала и, едва Харриет выбежала, дала наконец волю чувствам:

– Боже! За что она мне только повстречалась!

Остаток дня и всю ночь Эмма мучилась от бесчисленных мыслей, ошеломленная и сбитая с толку всем, что обрушилось на нее в один день. Каждый новый миг преподносил новую неожиданность, а каждая неожиданность – унижение для Эммы. Как это все осмыслить? Как осознать собственный обман, которым она так долго жила? Свои ошибки, слепоту ума и сердца? Она то сидела на месте, то ходила взад и вперед по комнатам и саду, раз за разом убеждаясь, что поступала недостойно, что ее поставили в унизительное положение, что она сама себя поставила в еще более унизительное положение, что она несчастна и что, пожалуй, несчастья ее только начинаются.

Прежде всего она попыталась разобраться в собственных чувствах. О них она думала каждую свободную минуту, не посвященную отцу, каждый миг случайной рассеянности.