Эмма

Отдать письмо Эмма не могла: вечером миссис Уэстон собиралась за ним зайти, — на что мистер Найтли сказал:

— С гораздо большим удовольствием я посвятил бы это время беседе с вами, но ежели, по-вашему, справедливость требует, чтобы я непременно прочел письмо, — извольте.

Начав читать, он почти тотчас остановился:

— Если б мне несколькими месяцами ранее предложили ознакомиться с тем, что пишет этот джентльмен своей мачехе, я бы, Эмма, с возмущением отказался.

Мистер Найтли прочел еще немного, затем улыбнулся:

— Хм! Начало удалось на славу! Сколько приятности! Однако это вполне в его духе. Всякий волен писать в своей манере. Не будем слишком строги. Но если вы не против, я предпочел бы, читая, высказывать свои мысли вслух. Так я смогу чувствовать, что вы рядом, и время не будет казаться потраченным напрасно. Если же вы возражаете…

— Отнюдь. Буду только рада.

Мистер Найтли продолжил читать с возросшим воодушевлением.

— Про «великое искушение» — это все пустые слова. Он знает, что не прав, но не может придумать себе более разумного оправдания. Дурно. Ему попросту не следовало обручаться с нею. «Унаследовал от отца склонность всегда надеяться на лучшее»? Однако он несправедлив к отцу: сангвинический нрав в самом деле помогает мистеру Уэстону во всех его честных и благих трудах, и он вполне заслужил теперешнее свое счастье до того, как протянуть к нему руку. А вот это верно: до приезда мисс Фэрфакс мистер Черчилл здесь не появлялся.

— Я помню, как вы тогда говорили, что он мог бы приехать и раньше, если бы захотел. Теперь вы проявляете великодушие, не подчеркивая тогдашней своей правоты, однако от этого она не перестает быть таковой.

— В ту пору, Эмма, я уже судил о нем не вполне беспристрастно. И все-таки я думаю, что относился бы к нему с недоверием, даже если б дело не касалось вас.

Дойдя до той части, где говорилось о мисс Вудхаус, мистер Найтли стал читать вслух — улыбаясь, покачивая головой, поглядывая на Эмму и то и дело прерывая чтение одобрительным или неодобрительным словом, а иногда (как того требовал предмет, о котором шла речь) — словом любви. Закончив читать, мистер Найтли немного поразмыслил, а затем произнес уже вполне серьезно:

— Все это очень дурно, хотя могло быть еще хуже. Он вел преопасную игру, до непростительной степени полагаясь на удачу. Слишком легко извинил себя за неподобающее поведение в отношении вас, потому что привык идти на поводу у собственных желаний и почти ни о чем не думать, кроме собственного удобства. Он, видите ли, подозревает, будто вы разгадали его секрет. Неудивительно: тому, кто сам склонен проявлять хитрость, она видится и в других. Секреты, интриги — для понимания между людьми нет ничего хуже! Милая Эмма, ну не повод ли это еще раз убедиться в том, как прекрасна наша с вами взаимная правдивость!

Эмма согласилась, покраснев при мысли о Харриет, чьей истории не могла правдиво поведать мистеру Найтли.

— Прошу вас, читайте дальше.

Он стал читать, но скоро опять остановился:

— Фортепьяно! Ах, такой жест мог сделать только очень, очень молодой человек — слишком молодой, чтобы задуматься о том, не доставит ли его подарок более неудобств, чем радости. Сущее мальчишество, право! Мне не понять мужчину, который дарит женщине то, чего она, как ему известно, не хочет принимать. Ведь он знает, что она воспрепятствовала бы этой покупке, если бы смогла.

Затем мистер Найтли некоторое время читал молча или же делал только односложные замечания. Первым, что побудило его высказаться пространнее, было признание Фрэнком Черчиллом постыдности своего поведения.

— Совершенно согласен с вами, сэр! Ваши поступки в самом деле достойны всяческого порицания. Вот самая правдивая строчка во всем вашем письме!

Прочитав то место, где Фрэнк Черчилл рассказывал о ссоре с мисс Фэрфакс и признавался в том, что упорно действовал вопреки ее правилам, мистер Найтли задумался, после чего произнес:

— Это очень дурно. Ради собственных своих интересов он вынудил девушку поставить себя в крайне непростое и неприятное положение, хотя прежде всего должен стремиться к тому, чтобы она не страдала без необходимости. Поддерживать переписку ей было гораздо труднее, чем ему, и, даже если б она порой проявляла излишнюю осторожность, к этому следовало бы относиться с уважением. Вообще говоря, она вела себя исключительно разумно, только в одном была не права: согласилась обручиться с ним, — и за эту единственную ошибку ей пришлось дорого расплачиваться.

Эмме сделалось не по себе: в следующих строках письма говорилось о поездке на Бокс-Хилл, а в тот день и ее поведение было совершенно неподобающим. Снова ощутив глубокий стыд, она не без некоторого страха ждала от мистера Найтли укоризненного взгляда, но он спокойно и внимательно продолжил читать, не сделав ни единого замечания и всего лишь раз посмотрев на нее, да и то мельком, опасаясь причинить ей боль. Путешествия на Бокс-Хилл как будто бы и не было.