Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

Многие федералисты хотели сделать именно это, в том числе и Джон Маршалл, которого Джон Адамс в последние дни своей администрации назначил главным судьей Соединенных Штатов. Маршалл совсем не знал Берра, но был знаком с Джефферсоном, его двоюродным братом, и у него были "почти непреодолимые возражения" против характера Джефферсона.5 Маршалл опасался того, как лидер республиканцев повлияет на авторитет нации и президентства, на коммерческую и банковскую системы федералистов, а также на американскую внешнюю политику. Федералисты полагали, что Джефферсон - доктринер-демократ, который хочет вернуть страну к чему-то, напоминающему Статьи Конфедерации, и что он находится в кармане Франции и, скорее всего, вступит в войну с Великобританией. Берр не представлял такой угрозы. Некоторые федералисты считали, что с Берром можно договориться. Страна находилась на грани конституционного кризиса.

В начале 1790-х годов Аарон Бурр был одним из самых многообещающих лидеров американской политики. Он был членом Сената Соединенных Штатов от Нью-Йорка, а на выборах 1796 года получил тридцать голосов выборщиков в пользу президента. Казалось, у него было все, что только может пожелать джентльмен: внешность, обаяние, необыкновенные способности, образование, полученное в Принстоне, выдающиеся заслуги в революции и, самое главное, знатная родословная. Джон Адамс говорил, что "ни в одной стране он не знал более явного предубеждения в пользу рождения, происхождения и родословной, чем в случае с полковником Бурром". В отличие от большинства других лидеров революции, которые первыми в своих семьях посещали колледж, Бурр был сыном президента Принстона и внуком другого президента Принстона - Джонатана Эдвардса, самого известного богослова Америки XVIII века, и, по словам Адамса, он "был связан кровными узами со многими уважаемыми семьями в Новой Англии".6 Это предположение, что он уже был аристократом по крови, отличало Бурра от большинства других лидеров революционного поколения. В нем всегда чувствовалось превосходство, и он всегда считал себя более джентльменом, чем другие люди.7

Он, безусловно, стремился жить жизнью аристократического джентльмена восемнадцатого века. У него было все самое лучшее - изысканные дома, элегантная одежда, роскошные кареты, превосходные вина. Его сексуальные излишества и прославленная либеральность вытекали из его традиционных европейских представлений о джентльменстве. Поскольку настоящие джентльмены не должны были зарабатывать на жизнь трудом, он не мог относиться к своей юридической практике или даже к деньгам - этому "ничтожному предмету" - ни с чем, кроме отвращения.8 Как идеальный честерфилдовский джентльмен, он почти никогда не раскрывал своих внутренних чувств. В некоторых отношениях он был весьма просвещен, особенно в своем неприятии рабства (несмотря на то, что сам владел рабами) и в своей передовой позиции по вопросу о роли женщин.9

Главный недостаток желания Берра стать аристократом восемнадцатого века заключался в том, что у него не было денег, чтобы воплотить его в жизнь. По его словам, деньги были "презренными".10 Несмотря на то что он был одним из самых высокооплачиваемых адвокатов в Нью-Йорке, из-за своей роскошной жизни он постоянно влезал в долги и часто оказывался на грани банкротства. Он брал в долг снова и снова и создавал сложные кредитные структуры, которые всегда грозили рухнуть. Именно это неуверенное финансовое положение в сочетании с его грандиозными ожиданиями привело к тому, что он стал заниматься корыстной политикой.

Берр легко мог бы стать федералистом. Он рассматривал политику в основном в традиционных терминах - как состязания между "великими людьми" и их последователями, связанными нитями интересов и влияния. Он считал, что человек с его родословной и талантом должен занимать высокий пост как само собой разумеющееся, и что, естественно, государственные должности должны использоваться для поддержания его положения и влияния. Помимо того, что политика могла сделать для его друзей, семьи и его лично, она не имела для него большого эмоционального значения. Политика, как он однажды выразился, это "веселье, честь и прибыль".11

Конечно, другие политики ранней Республики смотрели на политику примерно так же, как и Берр, особенно в Нью-Йорке с его семейными фракциями Клинтонов, Ливингстонов, Ван Ренсселеров и Шуйлеров. Однако ни один политический лидер его масштаба не тратил столько времени и сил на столь откровенные интриги ради собственной личной и политической выгоды. И ни один из других великих государственных деятелей Революции не был так невосприимчив к идеологии и ценностям Революции, как Берр.