Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

НО НЕ ТОЛЬКО ЧАСТНАЯ ПОЛИТИКА порождала насилие. Личное насилие было более распространено в Америке, чем в Англии. Во второй половине XVIII века количество убийств в Пенсильвании было в два раза выше, чем в Лондоне. В новых графствах Пенсильвании в 1780-1790-х годах нападения составляли более 40 % всех обвинений , поступавших в большие жюри. Количество жалоб на личное насилие в штате резко возросло в десятилетия после революции. Число убийств в Чесапикском заливе и в глубинке на Юге переломило вековой спад и резко возросло как среди чернокожих, так и среди белых в бурные десятилетия после революции. В 1797 году в Нью-Йорке резко возросло число убийств. За двадцать шесть лет с 1770 по 1796 год в городе произошло всего семнадцать убийств, включая четыре, случившиеся в хаотичные 1783-1784 годы после эвакуации британцев. В 1797 году число убийств возросло и оставалось на этом уровне в течение последующих десятилетий, в результате чего за восемнадцать лет с 1797 по 1815 год было совершено в общей сложности восемьдесят убийств, включая одиннадцать за один только 1811 год. Не меньшую тревогу, особенно у ньюйоркца Сэмюэля Л. Митхилла, вызывал высокий уровень самоубийств в городе. В период с 1804 по 1808 год семьдесят пять взрослых покончили с собой, что, по мнению Митчилла, является следствием "болезненной психической конституции людей".53

К концу 1790-х годов американцы ощущали скрытое насилие повсюду. Новости о взаимной жестокости и насилии между белыми и индейцами на границах вызывали у людей тревожное чувство, что цивилизованность в Америке становится тонкой бумагой и в любой момент может быть пробита актами варварства. Резко участились случаи многочисленных семейных убийств, одно из которых легло в основу романа Чарльза Брокдена Брауна "Виланд".54 Даже цивилизованные и стабильные районы Новой Англии, казалось, регрессировали. В 1796 и 1799 годах местные власти в сельских районах Массачусетса и Коннектикута независимо друг от друга предъявили двум пожилым мужчинам обвинения в скотоложстве - преступлении, которое не преследовалось в Новой Англии почти столетие.55 По современным меркам убийства по-прежнему были редкостью, но, тем не менее, американцы проявляли интерес к ужасным убийствам, особенно к убийствам на почве страсти. Новости о нашумевших судебных процессах, связанных с домашним насилием, включая дела отцов, насиловавших своих дочерей, как, например, дело Эфраима Уилера в западном Массачусетсе в 1805 году, вызывали глубокую тревогу и часто вписывались в партийную атмосферу того времени. Например, казнь Уилера за совершенное им преступление стала средством, с помощью которого республиканцы Массачусетса могли обвинить находящихся у власти федералистов в том, что они являются сторонниками "кровавых принципов монархической системы".56

Городские беспорядки стали более распространенными и разрушительными. Уличные, кабацкие и театральные беспорядки, рабочие забастовки, расовые и этнические конфликты - все это значительно усилилось после 1800 года. Конечно, толпы и беспорядки были обычным явлением и в XVIII веке, но толпы XIX века были другими. Они были неконтролируемыми, а иногда и убийственными, и уже не отдавали дань патернализму и иерархии, как это делали относительно сдержанные толпы XVIII века. В отличие от ранних колониальных толп, которые часто состояли из представителей различных слоев общества, более или менее подконтрольных элите, толпы и банды ранней Республики состояли в основном из ничем не связанных и анонимных ничтожеств, полных классовой неприязни, а потому еще более пугающих. В самом деле, республиканцы в Нью-Йорке в 1801 году играли на таком недовольстве, рассказывая людям в предвыборных листовках, что мэр-федералист "ненавидит вас; от души ненавидит... ...; выполняйте свой долг, и... вы избавитесь от мэра, который ведет себя так, будто считает, что у бедняка не больше прав, чем у лошади".57

Растущие городские общества, казалось, утратили всякое чувство сплоченности и иерархии; они превратились, по словам одного из давних нью-йоркских полицейских магистратов, в "разнородную массу" людей со "слабыми и развращенными умами" и "ненасытным аппетитом к животному удовлетворению". Действительно, население городов было теперь "настолько многочисленным, что горожане не все друг друга знают", что позволяло "хищникам сливаться в единую массу и разбойничать в тайне и безопасности". Нарастающий страх перед беспорядками вынудил Нью-Йорк увеличить число сторожей с пятидесяти в 1788 году до 428 к 1825 году, что почти вдвое превышало пропорциональный рост населения; и все равно кровавые беспорядки продолжались.58