Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

Хотя в этот ранний период не возникло организованного движения за права женщин, путь к будущему был подготовлен. Мюррей, писавшая в 1798 году под именем "Констанция", заявила, что ожидает "увидеть наших молодых женщин, формирующих новую эру в женской истории". В последующие десятилетия после революции женщины обрели новое сознание своей самоценности и своих прав.87

Для мужчин-реформаторов было непростой задачей отстаивать права женщин, пока они оставались юридически зависимыми от мужчин; любое признание прав должно было быть подхвачено и использовано в непредвиденных целях. Когда в 1788 году Верховный суд по ошибкам в Коннектикуте постановил, что замужняя женщина имеет право завещать свое недвижимое имущество кому пожелает, это решение вскоре было расценено как решение, "направленное на ослабление уз общества".88 Как только социальные связи были ослаблены, было трудно предотвратить их повсеместное расшатывание. Поскольку права на самом деле были несовместимы с неполноценностью, поддерживать эту неполноценность становилось все труднее и труднее. Поэма 1801 года начинается с традиционного признания подчиненности женщин мужчинам. "Что мужчины должны править, а женщины повиноваться, / Я признаю их природу и их слабость". Однако заканчивается стихотворение на совсем другой ноте. "Давайте не будем заставлять их возвращаться назад, с суровым челом, / В пределы невежества и страха, / Ограничиваясь исключительно домашними искусствами: / Производя только детей, пироги и пирожки".89

Многие мужчины, конечно, были встревожены тем, что может означать признание равноправия женщин. "Если однажды мужчина поставит свою жену в равное положение с собой, - заявлял в 1801 году один писатель из Филадельфии, - то все кончено, и он обречен на пожизненное подчинение самому деспотичному правительству".90 Тимоти Дуайт, президент Йельского университета, ранее был одним из ведущих сторонников предоставления женщинам образования, равного мужскому. Но он не был готов принять идею, которую проповедовала Мэри Воллстонкрафт. Если женщины освободятся от семьи и станут по-настоящему независимыми, спросил он воображаемую Воллстонкрафт: "Кто будет готовить наши пудинги, мадам?". Когда она ответила: "Делайте их сами", он надавил на нее еще сильнее. "Кто будет ухаживать за нами, когда мы болеем?" и, наконец, "Кто будет ухаживать за нашими детьми?". Этим последним вопросом о роли матери Дуайт заставил воображаемую им Воллстокрафт смущенно замолчать.91 Очевидно, разговоры о равных правах женщин были приемлемы до тех пор, пока эти права не затрагивали традиционную материнскую роль женщины в семье.

Примирить права женщин с их традиционными семейными ролями оказалось непросто. Некоторые говорили, что права женщин на самом деле являются обязанностями - заботой о муже и детях. Другие говорили, что равенство прав мужчин и женщин можно найти только в духовном или социальном смысле. В самом деле, теперь женщин поощряли общаться наравне с мужчинами почти во всех общественных местах, чего раньше не было. Если и мужчины, и женщины имеют права, то эти права должны уважаться обоими полами. Хотя мужчины имели юридическое превосходство, они не могли грубо попирать права женщин. По сути, в этот просвещенный век отношение к женщинам должно было стать показателем цивилизованности. Разве "дикари" не относились к своим женщинам как к "бременным животным"? Если американцы хотели, чтобы их считали утонченными и благовоспитанными, они, конечно, не могли вернуться к тем "варварским дням", когда женщину "считали рабыней бесчувственного хозяина и обращались с ней".92 И все же, несмотря на признание равных, но разных прав женщин, почти все, включая большинство женщин-реформаторов, соглашались с тем, что женщины обладают неотъемлемой женской природой, которую нельзя нарушать.

Действительно, многие американцы пришли к убеждению, что женщины, именно в силу их предполагаемой женской природы, должны играть особую роль в поддержании республиканского общества, особенно того, которое разрывалось на части в результате партизанской борьбы. Поскольку добродетель все чаще отождествлялась с общительностью и приветливостью, любовью и доброжелательностью, а не с воинственным и мужским самопожертвованием древних, она стала в равной степени женским и мужским качеством. Более того, было распространено мнение, что женщины даже более способны к общительности и доброжелательности, чем мужчины. "Как часто я видел компании мужчин, которые были склонны к буйству, - говорилось в одной из публикаций 1787 года, - и их сразу же останавливала благопристойность, случайно вошедшая приветливая женщина". Женщины казались менее обремененными искусственными правилами и более способными к проявлению естественных чувств привязанности, чем мужчины. Действительно, "при нынешнем состоянии общества", сказал Джозеф Хопкинсон в 1810 году, женщины "неразрывно связаны со всем тем, что цивилизует, облагораживает и возвышает человека".93