Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

Политика республиканцев всегда была поставлена перед дилеммой. Если правительство ограничивало торговлю с Британией, чего хотели Мэдисон и другие республиканцы, оно теряло значительные доходы от пошлин на импорт. При такой потере доходов правительство было бы вынуждено повышать налоги или занимать деньги, чего не хотел ни один республиканец. В качестве выхода из этой дилеммы Мэдисон сначала пытался принять старомодный навигационный закон, Билль № 1 Мейкона (по имени конгрессмена Натаниэля Мейкона из Северной Каролины), который позволял британским и французским товарам входить в американские порты при условии, что они будут перевозиться на американских кораблях. Когда маловероятное сочетание республиканских диссидентов, желавших войны, и федералистов, опасавшихся ее, провалило этот законопроект, все еще сильно разделенный Конгресс принял в мае 1810 года билль Мейкона № 2. Этот законопроект вновь открывал торговлю как с Великобританией, так и с Францией, с положением о том, что если одна из воюющих сторон отменит свои ограничения на нейтральную торговлю, Соединенные Штаты через девяносто дней восстановят невмешательство против другой. Мэдисону, который жаждал восстановления эмбарго, законопроект не понравился; хотя он и был назван в его честь, даже Мейкон проголосовал против него. Поскольку торговля с Британией процветала, многие республиканцы, как жаловался один конгрессмен, считали, что новая политика просто предлагает "честь и характер этой нации тому, кто больше заплатит".11

Единственная надежда Мэдисона на эту неудобную политику заключалась в том, что ее предвзятость в пользу Британии может вдохновить Наполеона на снятие ограничений на американскую торговлю, которые к 1810 году приводили к захвату американских кораблей и товаров больше французами, чем британцами. Таким образом, президент был готов благосклонно принять двусмысленную ноту министра иностранных дел Франции герцога Кадоре, опубликованную летом 1810 года, в которой говорилось, что Наполеон отменит свои декреты после 1 ноября 1810 года, но только при условии, что Соединенные Штаты сначала восстановят свои запреты на британскую торговлю. Поскольку эта условная декларация фактически не выполняла положений билля № 2 Мейкона, письмо Кадора, как его называли, вызвало много споров: федералисты осудили его как обман, а самые яростные республиканцы приветствовали его как покаяние Франции за нарушение американских прав.

Как ни двусмысленно было письмо Кадора, его оказалось достаточно для Мэдисона, который стремился выйти из неловкого положения. 2 ноября 1810 года он публично заявил, что Франция выполнила требования Мейконского билля и что если Британия не отменит свои приказы в совете в течение следующих девяноста дней, то 2 февраля 1811 года невмешательство Британии будет восстановлено. Председатель Верховного суда Маршалл не мог поверить в происходящее и заявил, что заявление президента о том, что Франция отменила свои указы, было "одним из самых поразительных случаев национального легковерия... которые можно найти в политической истории".12 Хотя Мэдисон прекрасно понимал двусмысленный характер письма Кадора, он чувствовал, что должен ухватиться за возможность оказать давление на британцев, чтобы заставить их хоть как-то ослабить свои торговые ограничения. Во всяком случае, ему не терпелось возобновить политику торговых санкций против Великобритании, о которой он мечтал со времен Революции.

Однако Мэдисон столкнулся с республиканской партией в Конгрессе, которая распадалась на части, и образовавшиеся фракции постоянно угрожали объединиться в оппозицию к администрации. Это были "Старые республиканцы 98-го года", или "Квиды", во главе с Джоном Рэндольфом; сторонники нью-йоркца Джорджа Клинтона и его племянника ДеВитта Клинтона, который оспаривал у Мэдисона президентское кресло; и "Невидимки" в Сенате, возглавляемые Уильямом Бранчем Джайлсом из Виргинии и Сэмюэлем Смитом из Мэриленда, братом государственного секретаря Роберта Смита. Растущая неосмотрительность Роберта Смита наконец дала Мэдисону возможность уволить его из кабинета и назначить госсекретарем своего старого противника и соратника по Виргинии Джеймса Монро. Но оппозиционная семья Смитов из Мэриленда только усилила разброд в рядах республиканцев. Джефферсон настолько испугался беспорядка, что призвал к единству. "Если мы расколемся по людям и мерам, если не будем действовать фалангой, - сказал он журналисту-республиканцу Уильяму Дуэйну весной 1811 года, - я не буду говорить "наша партия", этот термин ложный и унизительный, но наша нация будет уничтожена. Ибо республиканцы - это и есть нация".13

Вопрос о том, действительно ли американцы, не говоря уже о республиканцах, являются нацией, был открытым. Были ли Соединенные Штаты независимой нацией, подобно другим нациям с ярко выраженным и своеобразным племенным характером? Могли ли американцы создать свою отдельную идентичность, только воюя и убивая британцев, с которыми они были культурно родственны и которых так сильно напоминали?