Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

В июле 1811 года Мэдисон призвал Конгресс собраться на раннюю сессию в ноябре, чтобы подготовить страну к войне, которая казалась единственной альтернативой в случае провала коммерческих санкций. Несмотря на письмо Кадоре, Наполеон продолжал проводить в жизнь свои различные декреты, согласно которым все нейтральные суда, доставлявшие товары из Великобритании на континент, подлежали конфискации. Но французский император конфисковал только некоторые американские корабли, а не все, надеясь таким образом создать достаточное замешательство, чтобы помешать британцам отменить свои собственные торговые ограничения, которые они всегда оправдывали как акты возмездия, которые будут действовать только до тех пор, пока действует наполеоновская Континентальная система.

В феврале 1811 года Конгресс принял новый закон о неимпорте, который не допускал британские корабли и товары в Америку, но разрешал американским кораблям и товарам отправляться в Англию. В то же время закон требовал, чтобы американские суды принимали прокламацию президента как неопровержимое доказательство того, что Франция действительно отменила свои декреты - странное условие, свидетельствующее о широко распространенных сомнениях в том, что Наполеон ведет себя честно. На самом деле, заявлял Джон Куинси Адамс со своего поста в Санкт-Петербурге, поведение Наполеона было настолько откровенно обманчивым, что "прозревал слепой".14 Когда британское правительство заявило, что оно не убеждено в том, что Франция отказалась от Континентальной системы, и что поэтому оно ни в коем случае не будет ослаблять свои собственные торговые ограничения, политика Мэдисона потерпела крах. У Соединенных Штатов не было иного выбора, кроме войны, кроме как сложить руки в знак капитуляции.

Хотя некоторые предполагали, что Соединенным Штатам, возможно, придется воевать с обеими воюющими сторонами одновременно в так называемой "трехсторонней войне", было практически невозможно представить себе, что республиканцы вступят в войну против Франции. Хотя Мэдисон был хорошо осведомлен о "зверствах французского правительства", навязывающего свои "хищнические эдикты", он, как и Джефферсон, всегда считал, "что первородный грех против нейтралов лежит на Г.Б.".15

Республиканцам казалось, что революция 1776 года все еще продолжается. Соединенные Штаты пытались утвердиться в качестве независимой суверенной республики в мире, а Британия, в большей степени, чем Франция, казалось, отрицала эту суверенную независимость. Как сказал один конгрессмен в 1810 году, "народ не подчинится колонизации и не откажется от своей независимости".16 Даже к британским уступкам теперь относились с подозрением. Когда в мае 1812 года британское правительство предложило предоставить американцам равную долю от десяти тысяч лицензий, которые оно выдавало купцам, торгующим с континентом, Мэдисон отверг это предложение как унижающее американский суверенитет. Больше всего республиканцев тревожило квислингоподобное поведение федералистов Новой Англии, которые бесконечно преследовали республиканцев за их робость и непоследовательность, поддерживая при этом дальнейшие связи и торговлю с Великобританией. Как в 1797-1798 годах федералисты обвиняли республиканцев в большей лояльности к Франции, чем к Америке, так и теперь республиканцы обвиняли федералистов в пособничестве бывшей материнской стране. Как в 1797-1798 годах федералисты считали, что республиканцы пытаются перенести в Америку якобинскую Французскую революцию, так и теперь республиканцы считали, что федералисты стремятся обратить вспять результаты не только джефферсоновской революции 1800 года, но и революции 1776 года. В глазах многих республиканцев эта угроза отмены революции федералистами и распада Союза казалась реальной, возможно, более реальной, чем угроза вторжения французов для федералистов в 1797-1798 годах.

Федералисты Новой Англии постоянно беспокоились о том, что их политическое положение ухудшается, даже когда непопулярная политика торгового принуждения администрации давала им ложные надежды на возвращение власти. К 1809 году многие жители Массачусетса надеялись, что их штат защитит их от махинаций республиканцев в Вашингтоне. Некоторые даже заговорили о выходе Новой Англии из состава Союза. Страх и неприязнь к республиканцам и тому, что они представляли собой в плане распространения демократической политики, заставили многих федералистов переосмыслить значение разрыва Америки с Великобританией. По сравнению с католической Францией или атеистическими революционерами этой страны Британия все больше казалась, по словам Тимоти Пикеринга, "страной наших предков и страной, которой мы обязаны всеми институтами, дорогими для свободных людей".17