Эмпузион

- А разве женщины не должны тоже переодеться в какие-нибудь мундиры и носить знаки отличия в зависимости от того, сколько родили детей, сколько сварили обедов, за сколькими больными ухаживали? Вот это было бы и красиво, и справедливо. А если ты так любишь мундиры, то не тянуло ли тебя в армию? – спросил Тило.

- Отцу хотелось, но ты же знаешь, что у нас нет ни собственной армии, ни своего государства. Я бы сражался за цесаря.

Тило покачал головой.

- Так что он думал, что послал бы меня в армию захватчика, как уже послал туда своего младшего брата, ну а если Польша когда-нибудь сделалается свободной, мы просто-напросто сменим мундиры и сразу же сделаемся прекрасно вышколенной армией свободной, молодой державы. Вот только я оказался болезненным и слабым.

- Отец наверняка был разочарован, не так ли?

- А как же. Тогда у него в голове родился другой план. Раз уж нельзя в армию, даже фантомную, тогда пускай его сын пойдет на другую службу. Он сам выбрал мне направление учебы. С этих пор я должен был учиться ради Отчизны, чтобы поднять ее цивилизационный уровень на более высокий уровень, поскольку нынешний – это ужасное отставание и примитивизм. Он говорил, что пока не сделаем порядок, пока не осовременим города и не цивилизуем деревни, не искореним темноту и безграмотность, здорового общества нам не построить.

- Он был прав.

- Потому я начал изучать в Дрездене именно то, что он хотел.

- И тебе нравилось?

Теперь Тило поглядел на Мечислава внимательно и, как Войничу показалось, сочувственно.

- Там я чувствовал себя затерянным. Такой город, как Дрезден, не способствует техническому обучению. Было бы лучше изучать искусство, как ты, но ты же понимаешь, жителям не существующих государств не слишком к лицу заниматься чем-то столь летучим.

Тило закрыл глаза и произнес:

- Жалко мне тебя, Войнич. Ты такой добрый и деликатный. Боюсь, что кто-нибудь тобой воспользуется. Но в тебе имеется огромная сила, которую ты пока что не можешь из себя извлечь.

После такого комплимента Мечислав просто сгорел от стыда и залился румянцем.

- Зато я разбираюсь в канализации и даже могу строить ватерклозеты.

Войнич заболел на последнем курсе института и двенадцать месяцев провел дома, в деревне, где уж точно не было ватерклозетов или чего-нибудь, что бы на них походило. Все ходили в уборную, деревянную будку за домом. Зимой, когда у Мечислава была горячка, он совсем не выходил из дома, а все нужное делал в ведро, которое потом опорожнял слуга. Как раз в течение этого года бездеятельного валяния он заинтересовался пчеловодством, потому что в небольшой библиотечке отца обнаружил книжку по этой теме. Летом, при участии отца, ему удалось завести небольшую пасеку, а поскольку от этого пчеловодческого энтузиазма ему стало гораздо лучше, отец посчитал, что ватерклозеты следует забросить ко всем чертям и заняться патриотическим пчеловодством.

- И даже не спрашивай об этом, потому что стану говорить, говорить, говорить… - лояльно предупредил он Тило.

Если бы поляки занялись пчеловодством, они могли бы стать огромной экономической силой, ведь мед – это очень ценное сырье, которое годится не только для непосредственного применения, но и служит для производства других потребительских товаров, косметики и лекарств; а еще из ульев получают натуральный воск. Выгоды, вытекающие из пчеловодства, были такой вещью, в отношении которой они соглашались с отцом чуть ли не впервые в жизни. Пропаганда пчеловодства. Апитерапия[15]. Производство наливок и настоек на меду. Мазь из пчелиного воска от ревматизма. А Януарий Войнич прибавлял ко всему этому еще и то, что было бы лучше, если бы поляки не сколько стали пчеловодами, сколько бы превратились сами в пчел. Пчелы – какое же это чудесное общество, какая гармония и совместная ответственность. Вот этого инстинкта полякам как раз не хватает, и потому они позволили разодрать себя на три части и теперь находятся в неволе, словно мухи в янтаре, разинув рты, замерший народ. Вот если бы была у них королева-матка, тогда бы она установила на века порядок, в котором усердие и трудолюбие считались бы наибольшими добродетелями!

И было еще кое-что, чего Мечислав, естественно, при отце никогда бы не осмелился высказать, ведь всегда был крайне серьезен, когда речь шла о Польше, о поляках, лицо у него тогда делалось воинственным, кожа на лбу собиралась в складки в беспокойстве и заботах. Но юный Войнич считал, что всем им требуется сладость, роскошное удовольствие, та "аппетитность", что разливается в устах и дарит вкус трав, цветов и солнца. Если бы ему хватило смелости, он мог бы сказать отцу: если бы поляки ели побольше меда, это изменило бы всю страну.