Эмпузион

Когда ночной визит Мечислава у Тило подходил к концу, как правило, вместо того, чтобы вернуться прямиком в свою комнату, Войнич босиком поднимался на чердак, чтобы хоть на миг заглянуть в комнату фрау Опитц. Чердак он посещал и днем, когда был уверен в том, что хозяин с Раймундом уехали в Вальденбург или же вышли по каким-то своим делам из дома, а другие еще спали (он слышал храпение из комнаты Фроммера и кашляющего во сне Августа). Здесь он ничего особенного не делал. Садился на кровати, матрас западал под ним, а он, несмотря на неудобство, чувствовал постепенно охватывающую его инертность, похожую на ступор. Парень набрасывал на спину скатерть с бахромой и глядел.

Вот в изголовье лежит тщательно сложенная ночная рубашка из застиранного льна, украшенная кружевами с крученой шелковой ниткой. В одном месте шов прерван, нитки разлохматились. Войнич склоняется к рубашке и осматривает рану на кружеве с близкого расстояния. Неожиданно ему вспоминается одна деталь из первого дня его пребывания здесь, когда он вошел в салон и увидел то, что увидел. Подробности того послеобеденного времени постепенно затирались в памяти, но сейчас к нему возвращается конкретная картинка, словно снимок из большого пакета, потерянный и теперь найденный. Щека и очертания челюсти, персиковая кожа, поросшая нежным пушком, и еще уголок губ, филигранная линия, похожая на запятую, слегка изогнутая, словно бы мертвые губы собрались улыбнуться.

Войнич изумлен этим воспоминанием. Он не ожидал, что еще помнит это. Он даже не знал, на что тогда глядел.



Со средины октября начались красивые, солнечные дни. Несколько холодных ночей привело к тому, что деревья пожелтели и покраснели, и внезапно во второй неделе того месяца Мечислав Войнич проснулся в совершенно измененных декорациях – теперь его окружали все оттенки желтого, оранжевого и красного цвета, кое-где просвечивающего отступавшей зеленью. Сумасшествие красок, подчеркиваемое синей прохладой неба, просто сводило с ума, и Войничу вдруг захотелось попросить у Тило красок, чтобы как-то документировать эту волшебную перемену. Отдельные цветастые листья падали на булыжники мостовой, словно бы некая сила пробовала покрыть их твердость мозаичным ковром. Боже, как же мир сделался мягче, каким он стал нежным. Только лишь бабочки махаоны в огромных количествах, придя в себя от солнечного света, огромные, будто воробьи, бились о стекла, ища спасения от близящихся холодов, чтобы потом беспомощно умирать на подоконниках. При первой же весенней уборке их поломанные, посеревшие крылья будут выметать как обычный мусор.

После шести недель лечения каждый пациент направлялся на тщательные исследования к доктору Семпервайсу.

После длительного прослушивания легких Войнича, исследования ужасно скучного, доктор казался вполне удовлетворенным.

- А не могли бы вы раздеться донага? – спросил он.

Сейчас Войнич стоял перед ним в одних кальсончиках: батистовых, тоненьких, мягоньких. Отец купил дюжину таких, к тому же хлопчатобумажное белье и четыре новых сорочки, а еще вполне элегантный рыжеватый жакет под брюки, наверное, не очень-то модный, как сейчас заметил Мечислав. Белье тоже не казалось современным, тем более, когда он сравнивал его с бельем лечащихся со всей Европы в ходе водных процедур, выдуманных доктором Кнейппом.

- Я вынужден отказать, - ответил Мечислав с огромной решительностью, которая проявилась и на его лице.

Доктор Семпервайс, который укладывал инструменты для обследования горла, удивленно повернулся к нему.

- Что вы сказали?

- Что вынужден отказать.

- Это с чего же? Вы же находитесь у врача!

- По религиозным причинам, - несколько заикаясь, ответил Войнич.

- Но ведь вы же католик, а католики у врача раздеваются.

- Это сложный…

- Дикари, - прокомментировал доктор Семпервайс через какое-то время. – Нет у меня сил с вами. Как вы желаете лечиться современным образом, если не хотите обнажить задницу?

Войнич слушал его слова спокойно, словно уже привык; могло даже сложиться впечатление, что он разделяет возмущение врача.

- Я должен бы вас выкинуть отсюда. Идите лечиться к знахаркам и колдуньям.

Войнич достойно молчал.

- А как же ты, стыдливый молодой человек, справляешься с купанием? Ведь там тоже нужно раздеваться.

- Я остаюсь в кальсонах и сорочке.

- Ничего себе – добрый католик! Ладно, бороться с предрассудками не буду, обследовать тоже не буду. Запишу это в документы. Ха, что не хотел раздеться, - резюмировал доктор Семпервайс, думая уже о чем-то совершенно другом, после чего сменил тему. – Пять порядочных приемов пищи в день, не забывай. Много молока и масла. Все это должно быть теплым. Прогулки и вылеживание. На террасе для вылеживания завязываются самые лучшие знакомства, и, возможно, кто знает, что еще… Что еще, молодой человек с именем, которое так сложно выговорить?

Войнич спешно одевался.

- Нет. Ничего.

- А как там этот Опитц вас кормит, раз у него умерла кухарка? – с озабоченностью неожиданно спросил доктор, словно бы в порыве чувства вины. Вы можете перебраться к нам с питанием. У нас повар из Италии.