Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова

Мистерия в искусстве присутствовала всегда, но существовала в нем как предмет изображения[488]. Пожалуй, только с возникновением перформанса появились попытки возродить мистерию как действительное преображение зрителя-участника. В статье «Семь фотографий» (1983) лидер группы «Коллективные действия» Андрей Монастырский пишет, что «…акции реализуются в получении некоего реального опыта, но не в получении изображения этого опыта»[489].

Как считает Сабина Хэнсген, «Коллективные действия» возрождали архаический ритуал инициации в эстетическом исполнении: «Решающим элементом „поездок за город“ был переход границы, необходимый для участия в художественном переживании общности. „Коллективные действия“ переводят в измерение эстетического опыта тот архаический обряд перехода, который вновь и вновь актуализировался в ритуализованной советской культуре для подтверждения коллективной идентичности»[490].

Думается, в акциях московских концептуалистов «ритуал перехода» превращается в эстетический опыт, претерпевая определенного рода опустошение. С одной стороны, мистерия переживает в «поездках за город» 1970-х годов второе рождение, с другой же стороны, ее воскрешение мнимо: она гибнет в так называемых пустых действиях, о которых пойдет речь ниже. Так в искусстве московских концептуалистов формализуется модель божественного палингенеза — в роли бога оказывается сама мистерия, рождающаяся и умирающая снова и снова.

В процессе этой формализации содержание мистерий выхолащивается до нуля[491], но это обнуление и является задачей акционистов. В предисловии ко второму тому «Поездок за город» Монастырский называет практику «Коллективных действий» «путешествием в сторону Ничто»[492]. В «Ничто» «Коллективные действия» и превращают отдельные элементы мистерий: так, в «поездках за город» пародируются посвящение, разрывание жертвы, «явление» сакрального объекта, созерцание, подобное элевсинской «эпоптейи», и тому подобное. То, каким образом преломляется и формализуется мистерия в акциях концептуалистов 1970–1980-х годов, станет предметом дальнейшего изложения.

Подмосковный Элевсин

Протекая во времени, исключенном из будничного хода событий, мистериальный культ завладевает особой территорией в пространстве, которой придается сакральный статус. Сакральное место, о котором говорил в своих лекциях Робертсон Смит, отличается от профанного тем, что оно «заряжено», словно электричеством, сверхъестественными силами, готовыми «разрядиться» на любого, кто нарушит систему священных запретов[493]. Территория мистерии расширяет священный локус, включая в себя, помимо сакрального центра, в котором располагался храм, жертвенник или алтарь, священную дорогу, ведущую к месту, где неофита, предварительно прошедшего обряды очищения, ожидало богоявление. Нередко путь посвящения представлял собой лабиринт. Этот путь мог пространственно варьироваться: так, Ассманн и Эбелинг отмечают, что путешествие в подземный мир моделировалось древними и как спуск под землю (Орфей) и как пересечение океана, достижение края земли (Одиссей)[494]. Телестерион элевсинских мистерий стоял на возвышенности, и когда с наступлением ночи участники добирались из Афин до Элевсина, процессии мистов приходилось подниматься в гору[495]; в Элевсине располагался и грот Плутона, маркировавший вход в подземный мир[496].

Элевсинские мистерии были своего рода путешествиями за город для жителей полиса: местечко Элевсин, где мисты участвовали в таинствах под руководством жреца-иерофанта, располагалось в двадцати километрах от Афин. Туда вела «священная дорога», которую нужно было проходить пешком[497]. «Великие Мистерии» длились несколько дней и проходили всегда в одно и то же время: в конце сентября — начале октября. В основе торжеств был миф о богине плодородия Деметре, чью дочь Персефону похищает владыка подземного мира Плутон. Разгневанная Деметра насылает на землю неурожай, пока не находит, наконец, дочь, которая отныне возвращается к матери на две трети года, правя остальное время Аидом. Как указывают исследователи, Элевсинские мистерии не были обрядами плодородия — они разыгрывались тогда, когда урожай уже был собран[498]. Содержание мистерий связывают не столько с задачами земледелия, сколько с «созерцанием идей»[499], становящимся кульминационной точкой ритуала — «эпоптейей», во время которой посвященные получали возможность лицезреть явление божества. Точный ход обрядов, впрочем, неизвестен из-за строгого запрета на разглашение тайны, санкционированного государством.