Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова

Спустя два десятилетия после Ружмона его критику любви-страсти продолжил Рене Жирар в своей первой книге «Романтическая ложь и правда романа» (1961), в которой он не раз ссылается на «Любовь в западной цивилизации». Эта критика включена у него в более общую теорию миметического желания, а та, в свою очередь, в еще более глобальную теорию, претендующую на объяснение самых разных социокультурных явлений — войн, массовых преследований, религиозных культов, художественных произведений[624]. Согласно Жирару, человеческие желания формируются по схеме треугольника, вершинами которого являются субъект и объект желания, а также социализирующая всю ситуацию фигура посредника, чьим желаниям подражает субъект. Он может быть удаленным от субъекта («внешний посредник» — бог, легендарный герой, предок), а может находиться рядом с ним («внутренний посредник», который становится обременительным соперником в осуществлении желания). Эти две формы посредничества фактически связаны между собой причинно-следственными отношениями, так как внутреннее (человеческое) посредничество имеет своим источником «отклонившуюся от пути трансцендентность»[625], то есть внешне-божественное посредничество. Подражание-метафору, о котором писал Ружмон (половая любовь подражает любви к Богу), Жирар дополняет подражанием-метонимией, подражанием-заражением, находящим свои образцы в желаниях и чувствах ближнего (каковой в свою очередь заменяет собой вытесненное из сознания божество). Если Дени де Ружмон изучал один из случаев внешнего посредничества (манихейские мистики как воспитатели любовных страстей европейского средневековья), то Рене Жирар занимается прежде всего посредничеством внутренним, более конфликтным, более опасным — и более современным, так как в демократических обществах социальные классы сближаются между собой и потому образцы для подражания оказываются на меньшей дистанции от подражателей.

В этом-то пункте его размышлений и возникает понятие романтизма, фигурирующее в заголовке его книги. Романтизм должен здесь пониматься в достаточно точном историческом смысле — как культура, ставшая результатом демократических преобразований европейского общества в XIX веке[626]. Она определяется не особым типом чувства (внутреннее посредничество в желаниях существовало всегда, в современную эпоху оно лишь обрело преобладающее положение), а особым культурным, и прежде всего литературным, отношением к нему. Романтизму свойственно затемнять «треугольную» структуру желания: речь идет об «установках, которые мы можем в целом характеризовать как романтические, так как все они, представляется нам, направлены на то, чтобы поддерживать иллюзию спонтанного желания и почти божественного в своей автономии субъекта»[627]. Вытекающие из них теории «описывают нам желание без посредника. Они выражают точку зрения субъекта желания, решившегося забыть о роли, которую играет в его мировоззрении Другой»[628]. Иными словами, «романтическое» желание — это неузнаваемое желание, идеологическая иллюзия, сплющивающая треугольник посредничества до прямой линии между субъектом и объектом. Заметим, что сама идея неузнавания, которая еще сыграет очень важную роль в социоантропологической теории Жирара (неузнавание жертвенного акта, на котором основываются религии и общества), сама отсылает к интеллектуальной культуре XIX века: ее открывателями были Маркс и Фрейд, согласно которым умственные структуры индивида и общества основываются на забвении или игнорировании некоторых весьма существенных обстоятельств их жизни.