Енох

 Неопределенная улыбка сменилась на лице Иавала серьезным выражением. Он даже выпрямился в седле. Тувалкаин понимал, что брат чуть паясничает, но все же слушал доброжелательно и с любопытством. Тувалкаин голосом как бы тянулся к Иавалу, прося понять.

 - И я от всех горожан и, понятно, от себя готов извиниться и перед тобой, и перед твоими людьми. - Голос его, чистый, сильный, печальный, обнимал Иавала, укутывал и убаюкивал. Иавал, отвернувшись, подавил зевоту. Мошка, необыкновенно твердая, врезалась Иавалу в глаз - крупная, с лошадиный глаз, теплая слеза сползла по лицу. Иавал, ругаясь про себя, посмотрел на брата влажным взглядом. Тувалкаин отнес его увлажненный взор на счет своей речи и, не зная, как вести себя с "расчувствовавшимся" Иавалом, вздохнул, вроде как без вздоха сожаления не может вспоминать распри.

 - Ту, жена Каина Сава живет в моем шатре. Пойми, я не могу пригласить тебя в свое жилище, но, я думаю, мы выйдем из положения. - Иавал тихо, лениво свистнул, но что-то грозное промелькнуло в его посвисте. Из-за невысокого придорожного камня ко всеобщему удивлению вышел человек и подошел к Иавалу. Это был его старый слуга.

 - Вы звали, господин?

 - Скачи в стан и вели все приготовить для трапезы на луговине, на высоком берегу реки.

 - Слушаюсь и повинуюсь. - Старый слуга поклонился и тихо свистнул. - Из-за того же придорожного камня ко всеобщему изумлению поднялся конь и, отряхнувшись, подошел к слуге.

 Иавал рассмеялся.

 - Там больше никого нет! - крикнул он арбалетчикам, обступившим камень.

 Слуга, дав деревянной шпоры коню, поскакал в стан.

 62. У реки люди и кони с жадностью утолили жажду. Переправились и по откосу берега поднялись к тому месту, откуда уже шел запах баранины.

 Люди Иавала расстелили на траву овчины. Гости уселись на них в круг. Возле каждого слуги поставили чан с ячменным вином и с самым приветливым видом объяснили, как пользоваться трубочками из тростника. Горожане положили на шкуры пару кожаных мешков с крепким пшеничным вином. Скотоводы сняли с огня котлы и поставили в середину круга. После того как под тосты рог с горьким пшеничным вином несколько раз прошел по кругу, за трапезой уже не чувствовалось скованности, сытые сотрапезники повернулись друг к другу.

 - Брат, я не хочу тебя обижать, - сказал Тувалкаин Иавалу, - но наше близкое родство позволяет мне быть откровенным. Есть люди в городе, и ты догадываешься - кто...

 Иавал удивленно округлил свои выпуклые глаза (еще немного и любопытство в его взгляде перейдет в умиление) и заранее кивнул, хотя не имел ни малейшего понятия, о ком говорит Тувалкаин.

 - ...я повторяю, я с ними не соглашался, но есть мнение, что Енох-сифит подвергся сильному волевому внушению со стороны того, кто хотел бы с помощью проповедей Еноха снова отдалить сифитов от нас и даже посеять смуту среди горожан.

 Иавал к удовольствию Тувалкаина беспокойно заерзал, будто что-то мешало ему сидеть на овечьей шкуре. Иавал чуть приподнял свое могучее тело, похлопал под собой по густой упругой шерсти, но не смог нащупать помеху.

 - Человек, подвергший Еноха такому глубокому внушению - без сомнения загадочно особен, талантлив. Он изменил сознание Еноха. Ведь Енох нисколько не сомневается, что был у ангелов, - мягко гнул свое Тувалкаин. Иавал судорожно сбил с ноги какое-то насекомое отвратительно острого, угловатого вида.

 - Енох лишен власти над собой, - продолжал Тувалкаин, наблюдая за реакцией брата, - и проповедует вещи, которые по своей воле никогда бы не сказал. Иавал!

 Иавал моргнул и - само внимание - посмотрел в глаза Тувалкаина. От безуспешного искания под собой помехи одежда на Иавале сидела неловко, и он поводил мощным плечом, поправляя ее на себе.

 - Иавал! Эти люди говорят, что саму идею о путешествии к ангелам внушил Еноху ты! Я повторяю, я так не думаю! Точнее, не думал. До сегодняшнего дня, до того часа, когда сам увидел, как ты управляешь диким табуном. Его теперь и диким-то назвать нельзя. Он подчиняется твоей воле. И я подумал: если ты подчиняешь своей воле табун, то нечто мог бы внушить и человеку.

 Иавал опустил в чан с ячменным вином свою тростниковую трубку и, продолжая смотреть в глаза брату, склонил голову и взял кончик трубки в уголок рта. Всосал со дна последнюю влагу. Воздух застрекотал в трубке. Иавал в сердцах бросил трубочку в пустой чан. Лицо Иавала по-детски сморщилось, будто он собирался захныкать, и, расстроенный, подозвал старого слугу.

 - Ну что же ты опять не следишь! - чуть не плача, проговорил Иавал, всплеснув своими громадными руками, будто стряслась беда. И стал выговаривать слуге, который без суеты уже наливал в чан из кожаного мешка свежее ячменное вино. А Иавал стыдил слугу, вспоминая пиры и попойки столетней давности. Тувалкаин, подавив в себе недовольство, подумал: "Хитер, брат! Цилле-клоунессе далеко до тебя".

 - Так ты о чем? - спросил Иавал, сделав несколько затяжек из тростниковой трубочки.

 "Хитер", - смеясь глазами, подумал Тувалкаин.

 - Не хочешь ли еще пшеничного? - И потянулся к мехам.

 - Нет, оно слишком горькое.

 - Я говорил про Еноха-сифита.