Энские истории

И после этого — после того, как я его узнала — от меня уже не укрылось, какой он был милый, красивый и мужественный! Совсем небольшого роста, но необычайно крепкий, очень сильный и смелый! В каждом движении — отточенная твердость и какая-то приятная округлая завершенность; а во взгляде серых глаз — уверенность и решимость. Да и одет, в общем-то, прилично. Вы скажете, что я только что говорила обратное, знаю! А я вам на это отвечу: человеку, так много добившемуся в жизни, человеку с богатым внутренним содержанием нет нужды выделяться из безликой толпы самым легким и примитивным способом — одеждой! Он достиг ТАКИХ высот, что мог уже не сильно задумываться о своем внешнем виде.

Он проводил меня до дома; до самого подъезда. Я видела, что он немного смущается, и поэтому старалась не выглядеть слишком умной; у кого-то это, может, получается легко, а вот у меня — не очень.

Перед подъездом он снова замялся, и все никак не хотел меня целовать. Я-то сразу поняла, в чем тут дело: он не успел вымыться после представления и теперь стесняется запаха пота; глупый милый мальчик! черты лица, голос, запах бывают отвратительны тогда, когда они принадлежат отвратительному человеку; само по себе ничто не бывает отвратительным. Одно и то же платье может великолепно сидеть на мне и безобразно — на какой-нибудь коротконогой, толстозадой тумбочке. Ну и что? Платье-то не стало от этого хуже! Если от приятного мужчины пахнет потом — это приятный запах! Словом, пришлось его взбодрить — двумя нежными, но "застенчивыми" поцелуями; да еще я сказала, что у меня "строгий папа", и поэтому мне срочно надо домой — чтобы он почувствовал себя страстным безумцем, с трудом удерживающимся от того, чтобы не перешагнуть грань дозволенного. (И тут я почти не кривила душой: хотя переступать грань дозволенного он явно не собирался, но папа у меня действительно строгий.)

В общем, я оставила его томиться… ждать… надеяться… Страдать, одним словом. Дозревать. Короче, тактически я поступила грамотно. (Между прочим, папы-то как раз дома и не оказалось.)

* * *

Я поднялась к себе на третий этаж, разделась, вымылась, наскоро поужинала и снова отправилась в ванную — положить на лицо питательную масочку. Потом подумала — «а не почистить ли мне зубы?», но решила, что это лишнее. Лучше сделать это завтра с утра. А сейчас пора ложиться спать. Сон обещал быть очень интересным, ведь, если верить Фрейду, (а как же ему не верить, когда я столько раз убеждалась в его правоте?), сны — это продолжение дневных переживаний.

Я залезла в кровать и укрылась одной только простыней. Окна были широко распахнуты — жара стояла страшная; особенности континентального климата. Убаюкиваемая то ли шелестом волн, то ли шорохом тараканов, я все глубже и глубже погружалась в мягкие объятия Морфея, как вдруг — грохот выстрела заставил моментально вернуться в реальный мир, еще секунду назад казавшийся из глубины сна совсем нереальным и нарочито придуманным. (Кстати, на мой взгляд, именно здесь у старика Фрейда, досконально разработавшего теорию сновидений, самый большой пробел — он так и не сказал, чем отличается реальность от сна, и как, кочуя из одного состояния в другое, точно определить, где ты в данный момент находишься.) Но ладно, это так — к слову. Я проснулась и сильно испугалась.

Больше выстрелов не было; лишь откуда-то сверху доносился приглушенный топот. Я сразу поняла, что и выстрел, и топот — все это раздавалось из квартиры Костыля. Вот надо же, ирония судьбы — энский мафиози живет этажом выше начальника энского уголовного розыска!

Я побежала к телефону и набрала номер папиного отдела. Но дежурный ответил, что его нет и до утра, скорее всего, не будет, потому что случилось страшное происшествие, но наряд он, конечно же, пришлет, и весь подъезд, включая квартиру Костыля, обязательно проверят.

Я забилась в угол и, стуча зубами от страха, стала ждать наряд. К счастью, они скоро приехали; проверили подъезд, зашли к Костылю, но его дома уже не было; постучали ко мне, сказали, что я могу спать спокойно. Постепенно я успокоилась и уснула; на этот раз без сновидений.

Но то, что я услышала утром от отца, оказалось страшнее любого, самого ужасного сна; главным образом потому, что во сне все равно присутствует спасительное сознание того, что сон — это всего лишь сон; то, что рассказал мне отец, сном не являлось — потому что исправить уже ничего было нельзя.

* * *

Накануне вечером, как раз в то время, когда я выходила из цирка, в паре километров от города, на маленькой лесной полянке были найдены тела Ильи и Николая…

* * *

Николай лежал, опрокинувшись навзничь, рядом с небольшим пеньком; ноги его были вытянуты; в правой руке он сжимал пистолет, а левую неловко подвернул под себя. У ног его, подобно некоему БАРЬЕРУ, лежала аккуратно свернутая куртка.

* * *

Пуля попала Николаю в правый глаз и вышла с обратной стороны; шелковистые белые волосы, пропитанные густой кровью, запеклись ломкой коричневой коркой. Земля вокруг головы набухла и почернела.

* * *