Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

Вываливаю угощение на свою единственную тарелку. Стараюсь разместить гостя поудобнее. По счастию, необходимость сидеть по-турецки на тонком одеяле тоже вполне вписывается в его «представления о собственной карме». Веня доволен текущим эпизодом своей жизни. Разливает коньяк по рюмкам, нетерпеливо бьет копытом: дескать, где же обещанные «Едоки»? Выдаю ему первую порцию пробных отпечатков. Мелкие, конечно, но все лучше, чем негативы. Хоть что-то там можно разобрать.

— Это надо увеличить и напечатать, — твердо говорит он минуту спустя. — Негативы-то сохранились? Если добиться пристойного качества, будет почти гениально. Когда соберешься, могу помочь с лабораторией, у меня, будешь смеяться, половина друзей — твои коллеги... Еще давай.

Даю еще. Гляжу на Венину рожу, млею. Словно бы со стороны наблюдаю, как рушится стена, которую я так долго и старательно возводил между собой и реальностью. В приятных эпизодах хочется быть участником, а не рассеянным созерцателем. Как же мало, оказывается, мне нужно!

Глава 106. Иктоми

... все они являются жертвами его бесконечных розыгрышей...

— Ну точно, ангел, — резюмирует, наконец, мой единственный, но благодарный зритель. — Только ангел может так бурно возмущаться человеческой телесностью. На худой конец, идеалист, каких свет не видывал. Фотографии улётные. Но не любишь ты людей, товарищ Максим. Ох, не любишь!

— Ну почему же не люблю? Фотограф смотрит на мир через объектив — чувствуешь, какой корень у этого слова? То-то же, эту штуку придумали специально для того, чтобы научиться видеть вещи такими, каковы они на самом деле. Все что я могу — это констатировать факты, без комментариев. Ничего личного.

Веня доволен.

— Ага, не хочешь признаваться, что человечество своим неопрятным видом разбивает тебе сердце? Мне, впрочем, тоже разбивает, но не до такой же степени... Бедный, бедный Макс!

— Не забывай, это довольно старые снимки. Последний сделан больше года назад.

— Это имеет значение?

— Огромное.

— То есть, сейчас ты бы не стал делать такие работы?

— Сейчас я вообще не снимаю. Мой фотоаппарат разбился в ту ночь, когда я приехал в Москву. И я подумал, что это правильно, так и надо. Началась какая-то иная жизнь, отличная от прежней.

— Но теперь у тебя есть этот «Nikon».

— Ага, есть.

— И если ты снова начнешь фотографировать...

— Кстати, наверное, действительно начну. У меня обычно хватает мужества плыть по течению и не делать вид, будто это я сам здесь все решаю.

— Ишь ты какой... Но ты больше не будешь снимать «Едоков»?

— Не знаю. Может и буду. Но подозреваю, что с иным каким-нибудь результатом. Я очень изменился. Настолько, что автора «Едоков» можно считать покойным...

— Гениально! — орет Веня. — Можно считать покойным? Так и поступим. Макс, мы сделаем ему имя, этому твоему покойнику! Мы его так раскрутим, что живые позавидуют мёртвым! Это будет самый модный русский фотограф следующего сезона, я тебе обещаю!

— Кто — я? — переспрашиваю ошеломленно. Что-то он намутил с местоимениями...

— Ну да, ты. Но только не ты сам, а этот твой условный покойник.

— Объясни по порядку. Я — тупой, как все гении и ангелы.

— Макс, — проникновенно говорит мой персональный Мефистофель. — Вот послушай, что я придумал. Мы с тобой создадим легенду. Дескать, жил в твоем городе старичок-фотограф... ну, или не старичок, а вьюнош печальный, этакий молодой Вертер, детали потом домыслим. Жил, жил, да и помер, не то от цирроза печени, не то от наркотиков, не то от несчастной любви. И оставил тебя своим душеприказчиком, поскольку ты был его единственным другом в последние горькие дни...

— Сейчас заплачу, — ухмыляюсь.

— Давай. Так и нужно, чтобы на слезу прошибало... Сечешь, к чему я веду? Твои «Едоки» и есть его наследство. Мы устроим нашему покойничку посмертную выставку и обеспечим ему вечную славу. Снимки шикарные, осталось к ним биографию достойную придумать. Чтобы и жертва тоталитарной системы, и философ-самоучка, и непризнанный гений, и одинокий волк, и просто красавец-мужчина. Развлечемся, заодно и заработаем. На этих твоих призраках русизма, что бродят по Европе, свет клином не сошелся. Не перевелись еще богатые коллекционеры на земле нашей...

— Погоди. Я пока не очень понимаю, зачем придумывать этого покойника? Просто для смеху? Или для дела нужно?

— Для дела, конечно. Ты представить себе не можешь, насколько удобнее представлять интересы покойника. Во-первых, о нем слова худого ни одна сволочь не напишет. Тебя бы распяли за человеконенавистничество, а трупу все позволено, мертвых у нас любят, того гляди сразу в классики запишут, даже на некоторые несовершенства техники и, ты уж не серчай, явные пробелы в образовании глаза закроют охотно... Во-вторых, живым коллегам не так обидно. Вместо того чтобы интриги плести, еще и помогут от чистого сердца. Ну и продавать снимки вместе с рождественской сказкой о трагической судьбе отвергнутого обществом художника, сам понимаешь, проще.