Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К

Стараюсь держать себя в руках, сурово напоминаю разгулявшемуся воображению, что никто не обещал снабжать меня чудесными откровениями и волшебными талисманами. Но, чего греха таить, подпрыгиваю от нетерпения на переднем сидении автомобиля. На заднем же путешествует ёлка, час назад купленная в Люберцах подобравшим меня румяным здоровяком. Тот доволен, хвалится житейской своей сметкой: дескать, в Москве ёлки стоят — о-го-го! — а в области мужики за бутылку питьевого спирта «Роял» деревце отдают и счастливы... Хвойный аромат щекочет ноздри и пробуждает надежду. Простой ассоциативный ряд: ёлка, Новый год, подарки... Кассета с портретами Планта и Пейджа — это, разумеется, новогодний подарок, чудесный привет из немыслимых потусторонних краёв. Иначе быть не может. И поскольку я — не самый оголтелый фан Led Zeppelin, дело, должно быть, не в самой кассете, а... В чем? Не знаю, но душа моя (или даже все три души, Ка, Ах и Ба, обнаруженные в утробе человеческой дотошными древними египтянами) приподнимается на цыпочки, трепещет благоговейно. Поэтому двор пересекаю бегом.

В офисе, к моему удивлению, горит свет, в углу, отведенном для кухонных нужд, сидит Веня. Редкий гость, которого и в разгар рабочего дня сюда калачом не заманишь. Радуется мне безмерно, включает электрический чайник, ставит на стол доску для игры в нарды, извлекает из-под коробок с книгами иноземный коньяк. Что ж, сегодня, пожалуй, я рюмку-другую выпью, и не из вежливости, как обычно, а с величайшим удовольствием. И в шеш-беш сыграю, чего ж с хорошим человеком кубиками не пошвыряться? Но сначала включу магнитофон, ибо я не железный, а от любопытства иногда умирают. По крайней мере, отдельные легковозбудимые экземпляры, вроде меня. А свидетель в таком деле не помеха, все равно ничего не поймет. Я и сам-то, скорее всего, ничего не пойму. Нихерушеньки.

— «Лестница в небо», — с удовольствием констатирует Веня, когда раздаются первые аккорды.

Ну да, такую мелодию грех не узнать, даже если все половозрелые медведи мира почтили ваши уши церемониальной прогулкой.

— Откуда она у тебя? — Веня разглядывает коробочку. — У сироты, небось, отнял? Вместе с конфетой?

— Что-то в таком роде, — соглашаюсь рассеянно.

Мне не до разговоров, у меня все мыслительные процессы проистекают сейчас в одном направлении: силюсь понять, есть ли некий тайный смысл в моей находке, и если есть, то какой? «Лестница в небо» — ничего себе метафора, конечно, кто же спорит? Но метафор мне и без того хватает. Могу пожертвовать пару сотен на благотворительные нужды, от меня не убудет...

— Нет, правда, где ты это взял?

— Нашел, — говорю. — Шел, шел и нашел. А что?

— Да так... Просто, если бы кассета была из твоей коллекции, я бы удивился. Не могу себе представить, как ты вырезаешь эти картинки. И клеишь их аккуратно, одну за другой. Да еще и стихи на обороте пишешь...

— А там еще и стихи есть? — удивляюсь. — Ну, это точно не я их писал.

— Конечно не ты. И даже не Роберт Плант, а простой русский мужик, Борис Леонидович Пастернак, если я ничего не путаю. Вот, слушай:

Рассказали страшное,

Дали точный адрес.

Отпирают, спрашивают,

Движутся, как в театре.

Веня умолкает, довольный произведенным эффектом: я пялюсь на него во все глаза, даже рот приоткрыл, кажется. «Дали точный адрес», — надо же! Это не может быть простым совпадением. Дали. Точный. Адрес. О, господи.

— Это все? — спрашиваю, наконец.

— Все. Только одно четверостишие. Но если ты внезапно понял, что любишь поэзию превыше всех прочих мирских утех, имей в виду, у меня одна из лучших библиотек в Москве. И самиздат, и тамиздат, и тутиздат, не говоря уже о давным-давноиздате...

Песня, тем временем, умолкает и тут же начинается снова. Прослушиваем ее в молчании. Короткая пауза, щелчок — и опять «Лестница в небо», никакого разнообразия.

— Пленку, наверное, обрезали и склеили, — смеется Веня. — Я и сам так когда-то делал. Чтобы слушать очередную Самую Главную и Любимую Песню без перемотки. Ну и понты, конечно: кассеты — дефицит, а мне, дескать, не жалко... Опа! А здесь твой сирота лажанулся. «Лестница в небо» — из концерта 71 года, а тут почему-то написано 1965... или даже нет, еще хуже. Шестерка переправлена на девятку. 1995. Странно. До девяносто пятого года еще дожить надо — и сироте, и нам с тобой, и Планту с Пейджем.

— Тысяча девятьсот шестьдесят пятый переправлен на девяносто пятый? — переспрашиваю, зябко ёжась: все же шестьдесят пятый — год моего рождения. Поди теперь разбери, что сулит мне такое совпадение: то ли соответствующую надпись на надгробной плите, то ли новое рождение, и не проще ли сделать вывод, что одно другому не мешает?

Я нервничаю, а потому болтаю без умолку: обычно это помогает успокоиться.

— Как интересно. Действительно, рассказали страшное и дали точный адрес: Лестница в Небо. И со временем даже более-менее определились: тысяча девятьсот девяносто пятый год. Через три года. Вернее, почти через два.