— Ерунда. Это что-то вроде пропускного пункта. У меня вон одна жизнь всего, а я не боюсь... Знаешь, почему именно «Мастерские»? Знаешь, что там мастерят?
— Не знаю, и знать не хочу.
— Ну и глупо. Там мастерят... не вздумай затыкать уши! Там мастерят наши с тобой и все прочие жизни: каждую — в нескольких экземплярах. Одна сбывшаяся, остальные — несбывшиеся, про запас. Чтобы было о чем выть зимними ночами, обламывая ногти об оконное стекло... Ты этого не знал, да? Теперь знаешь.
— А меня там убили. Давно, когда я еще в школе учился, и вот только что... Но ты меня разбудила, так что одну жизнь я, наверное, все-таки сэкономил... Не вяжется это как-то с твоей версией.
— Почему? Где жизнь, там и смерть, все логично. Смерти тоже бывают сбывшиеся и несбывшиеся. Ты не понимаешь? Ну, поймешь когда-нибудь...
— Ада, — я стараюсь умерить ее пыл, — это же мой сон. Почему ты знаешь о нем то, чего я не знаю?
— Твой сон? Ха! Не твой, а мой, я с детства живу там. И не от случая к случаю, как ты, а почти каждую ночь там оказываюсь. Потому и знаю о тех местах больше, чем ты... Но до сих пор я думала, что это — только мой сон. Главный из моих снов, но все равно просто сон, морок предутренний, который днем не имеет значения. А твое свидетельство меняет дело. Как хорошо, что я тебя сюда привезла и уложила спать! Как же удачно все сошлось!
Я смиряюсь. Есть вещи, которые выше моего понимания, но, в то же время, настолько очевидны, что с ними приходится соглашаться. Просто соглашаться — и все. Так — значит так, будь по-вашему, со мною очень легко договориться. Иногда, по крайней мере... Если Ада говорит, что мой Нижний Город принадлежит ей, что он изучен ею вдоль и поперек — да будет так. Почему нет? В конце концов, я с детства по-настоящему хотел лишь одного: чтобы со мною случилось чудо. Ну хоть махонькое, хоть самое завалящее, никому не нужное... Вот и получай!
— Расскажи мне про это место, — прошу я, закрывая глаза. — Оно мне редко снится, и я почти ничего не знаю...
— Рассказать тебе сказку? — тихо смеется Ада. — Сказку о волшебной стране, где вечное лето, где без нас, сами собою, проживаются лучшие из выдуманных для нас несбывшихся жизней?
Глава 25. Ачуч-пачуч
— О волшебной стране, да, — бормочу я. И вдруг сон снова слетает с меня. — Слушай, — говорю, — получается, что вчера я мог попасть туда... наяву. Потому что я наяву ехал в этом троллейбусе, я же тебе рассказывал: он меня до подъезда довез... — А вот не специалист я по троллейбусам, — немного сердито говорит Ада. — Я по своим сновидениям пешком хожу, знаешь ли, а на дурацком городском транспорте я там не катаюсь... Наяву, говоришь? Ну, все может быть. Хотя мне всегда казалось, что оказаться там наяву труднее, чем верблюду попасть в Царствие Небесное...
— Пройти сквозь игольное ушко, — педантично поправляю я.
— Что? — моргает она.
— Ты перепутала цитату. В первоисточнике верблюд проходил сквозь игольное ушко, а в Царствие Небесное попадали... вернее, наоборот, не попадали — богатые.
— А, ну да, — рассеянно улыбается Ада. Мыслями она сейчас где-то далеко, там, где нет ни меня, ни верблюдов, ни игольных ушек, ни ущемленных в иммиграционных правах богачей. В Царствии Небесном, очевидно.
Больше всего на свете я сейчас хочу ее поцеловать, или хотя бы по щеке погладить, прикоснуться ласково к женщине, которую почему-то люблю больше жизни, но ее отсутствующая улыбка похожа на вежливое предложение убираться к черту, и я засыпаю. На сей раз — крепко и надолго.
Глава 26. Ашвины
Меня никто не будит, поэтому я сплю чуть ли не до вечера. Проснувшись, обнаруживаю, что в доме никого нет, а на полу возле дивана лежит записка: «Можешь сожрать, выпить и выкурить все, что найдешь в доме, но не смей пользоваться мой зубной щеткой. И дождись меня обязательно!!!!!!!!!» — восклицательных знаков целых девять, по числу моих запасных жизней. Что ж, хорошая цифра. Убедительная.
Но я, собственно, и не собирался отсюда убегать. Мысль о том, что я могу больше никогда не увидеть Аду, казалась мне — не то чтобы невыносимой, но весьма нелепой. И потом, у меня еще оставались вопросы. Столько вопросов! От ответов на половину из них в той или иной степени зависела моя жизнь; прочие же были продиктованы нормальным человеческим любопытством.